Дельфис

Если бы я случайно не заглянул в тот вечер в «красный уголок» общежития, где тогдашний студент-историк третьего курса проживал, сыграла бы эта женщина такую значительную роль в моей судьбе? Кто знает... 

Учился тогда на отделении «история» университета в Новосибирском Академгородке, а Эльфрида Васильевна Паршина работала художницей в секторе археологии Института истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР. Мы уже встречались до этого во время студенческой археологической практики. И знакомство наше, возможно, осталось бы на уровне формальных отношений: сотрудница института — студент.

Судьба предназначила иное. Была осень. В тот вечер Эльфрида Васильевна рассказывала о Чюрлёнисе. На стенах «красного уголка», по соседству с «Социалистическими обязательствами коллектива общежития № 10», рядом  с портретом В. И. Ленина и красными знамёнами, были развешаны репродукции картин: «Дружба», «Морская соната», «Знаки Зодиака», «Сказка. Путешествие королевны», «Фуга», «Соната пирамид»...  Много картин романтических полётов в мир чистой и  светлой сказки.

^{Э.В.Паршина}

Картины Чюрлёниса я тогда увидел впервые. Чудесным образом это знакомство состоялось после душевного потрясения, произошедшего со мной  летом того же года.  Я открыл для себя Рериха.

Вначале — его стихи. После второго курса мы отправились на археологическую практику в Забайкалье.  В один из дождливых дней, когда раскопки не велись, мы бездельничали в просторном деревенском доме, и я забрёл на половину наших руководителей.  На этажерке была стопка книг, сверху стоял небольшой портрет Рериха в рамке, перефотографированный из  альманаха «Прометей». Этого я тогда не знал, как и не знал, что в том же альманахе была редкая для тех лет публикация «Листов дневника» великого гуманиста.

В экспедиции были два художника — Эльфрида Васильевна Паршина и Петр Петрович Лабецкий. Видя, что я проявил интерес к портрету, Петр Петрович предложил мне почитать стихи Рериха, отпечатанные на фотобумаге. Это были стихи, опубликованные впервые в книге Сергея Эрнста «Н. К. Рерих» (Петроград, 1918). Сюиты «Священные знаки», «Благословенному», «Мальчику» — ещё в старом правописании. Позднее я читал их в красивом издании «Современника». Харбинская «содружница» Рериха Зинаида Николаевна Чунихина подарила мне первое издание книги «Цветы Мории», вышедшее в 1921 году в Берлине. Но никогда не забуду, как читал их впервые на расстеленном на полу матрасе, в длинной комнате с широкими, плачущими от дождя окнами:

«Встань, друг. Получена весть. Окончен твой отдых, сейчас я узнал, где хранится один из знаков священных…Звёздные руны проснулись… Светлеет восток. Нам пора…»

«Не беги от волны, милый мальчик. Побежишь — разобьёт, опрокинет, но к волне обернись, наклонися и прими её с твёрдой душою…»

«Приходящий в ночной тишине, говорят, что Ты невидим, но это неправда… Ты знаешь, что тишина громче грома. Ты знаешь в тишине приходящий и уводящий…».

Тем же летом в книжном магазине Абакана я увидел зелёный «гознаковский» альбом «Николай Рерих». Как я понимаю теперь, он продавался свободно (это во времена-то книжного голода), так как имя «Рерих» было мало известно широким массам любителей изобразительного искусства, а цена была значительная — девять рублей.

И я немножко знал о художнике Рерихе, так как  занимался рисованием и в результате  сопутствующего изучения книг по искусству. К этому прибавилось знакомство с его стихами в экспедиции. Но открыл мне «дверь» в «Державу Рериха» именно этот альбом и прочитанная следом «ЖЗЛовская» книга Беликова-Князевой. Шёл 1973 год.  Имена авторов не только мне, но и «широким кругам» тогда мало что говорили.

…Увидев в картинах Чюрлёниса и Рериха родство душ, я, конечно, спросил об этом Эльфриду Васильевну. Мы разговорились. Конечно же, она знала и любила Рериха. После окончания вечера я пошёл её провожать. Гостеприимная квартира на четвёртом этаже дома на Морском проспекте с тех пор на многие годы стала для меня магнитом душевного притяжения, местом «факультативного» познания и возвышающего общения.

О благословенные времена! О времена, когда имя Рериха  служило знаком общих духовных интересов, соединяло совсем незнакомых людей, а взаимопонимание возникало сразу и без всяких условий! Знакомство с творчеством Рериха указывало на определённую устремлённость души к глубоким, совсем не поверхностным, знаниям о мире и человеке. Делиться этими знаниями, мало распространёнными в среде официальной учёности или официального одобрения, было внутренней потребностью каждого «очарованного странника»  Державы Рериха.

Признаком «продвинутости» в те годы можно было считать знакомство с «Мастером и Маргаритой», знаковым для того времени романом, напечатанным незадолго до этого в журнале «Москва», стихами Марины Цветаевой, Николая Гумилёва, Осипа Мандельштама. Влюблённые читали друг другу Бориса Пастернака: «Свеча горела на столе, свеча горела…».

Новосибирский Академгородок в те годы, хоть и испытывал гнетущее состояние — после закрытия кафе «Под интегралом», где выступил Галич, после скандала с «инакомыслящим» Гинзбургом и ряда других действий властей, — оставался местом сосредоточения, по выражению знакомого академгородковского поэта, «прекрасных духом мужчин и блистательных умом женщин».

Но даже в этой просвещённой среде имя Рерих в те годы было знакомо немногим. Можно с уверенностью сказать — единицам. Мало кто знал тогда, что в небольшой однокомнатной квартире по Цветному проезду живёт Наталия Дмитриевна Спирина — продолжательница традиций харбинского «Содружества Рериха». Книги Живой Этики, как величайшая драгоценность, хранились в этой квартире, дожидаясь своего дня и часа для немногих ищущих духовных прозрений.

^{Н.Д.Спирина}

— Я преподавала в школе, — рассказывала потом Наталия Дмитриевна, — а сама «ушла в глубокое подполье», потому что для учителей это было не то мировоззрение.

Делиться всем накопленным она позволяла себе только в общении с самыми близкими по духу людьми из ближайшего окружения, без всякой огласки. Одной из первых, кому Наталия Дмитриевна смогла довериться, стала искусствовед Дома учёных Эльфрида Паршина.

Я мало знаю о  её предшествовавшей жизни до Академгородка. Однако мне известны некоторые подробности, которые дают возможность заглянуть  в прошлое. Она росла вместе с теми, кто ныне обладает, если не самой громкой, то вполне ощутимой известностью среди людей, приобщённых к культуре. Когда я поделился с Эльфридой Васильевной впечатлениями от поразительной повести «Люблю тебя светло» Виктора Лихоносова, прочитанной в «Нашем современнике», она сказала: «Мы с ним учились… Витька, Юрка и Эрька — три моих школьных друга». История о том, как три выпускника поехали в Москву  учиться, легла в дальнейшем в основу романа  «Когда же мы встретимся…»  Виктора Лихоносова, ставшего известным писателем. Эрнест Малыгин стал доктором химических наук, лауреатом Ленинской премии, Юрий Назаров — народным артистом России, начавшим сниматься ещё у  Андрея Тарковского в «Андрее Рублёве».

Вместе с ними в 1954 году Эльфрида закончила школу. Есть такой район в Новосибирске — рабочий поселок ОбьГЭС, на левом берегу великой сибирской реки. Вспоминая о годах юности, пришедшихся на начало пятидесятых, Юрий Назаров писал: «Шеняче-восторженное отношение к жизни, к окружающему и какая-то лютая самокритичность, неостановимая, перехлёстывающая… В чём была прелесть наших отношений того времени, животворная действенность, жизнестроительство какое-то и небесперспективность для каждого из нас — так это в том, что искренне и беспощадно самокритикуясь, мы двигались, росли, на месте не застаивались…».

Не могу точно судить, какой профессиональный путь ко времени нашего знакомства прошла Эльфрида Васильевна. Но могу с уверенностью сказать, что увлечённость искусством  определяла многое. Она умела в повседневности видеть возвышенное, даже в мелочах естественно и легко совершая то, о чём, по тем временам, говорили: «Культуру — в быт». Времена были трудные с точки зрения приобретения недорогих красивых вещей. Господствовал «дефицит». А она с лёгкостью превращала обыкновенное пальто в модное с помощью вышитых узоров, вещи своих детей — Аркаши, Тимы и Маши — в нестандартные, ширпотребовскую обувь — в туфли ручной работы. Комнаты в её квартире отличались не только уютом и порядком, но и привлекали  подлинной эстетикой. «Народным умельцем», создателем художественного  комфорта, была сама хозяйка. В ход шли «обыкновенные» произведения. Например, рисунки Тимы, когда он стал проявлять признаки таланта, украсили стены большой комнаты.

Эта внешняя сторона, о которой я тогда не задумывался, вспоминаю лишь сейчас, спустя годы, была естественна для Эльфриды Васильевны, для человека, тонко чувствующего красоту не только в залах картинных галерей, но и в повседневной жизни. Бытовая сторона уходила на задний план при общении с ней, на первом плане всегда были культурные открытия, которыми она рада была поделиться с окружающими.

Этим я объясняю внимание, которое она проявила ко мне, студенту, только ещё познакомившемуся с творчеством великого художника. Видимо, полагаю я теперь, она увидела неподдельность моего интереса. Хотя интерес тогда был основан на скромных знаниях. Но воодушевление было велико. Я мечтал знать о Рерихе всё. Впервые мне встретилась жизнь, которую я хотел знать целиком, изучение которой могло привести мои духовные и интеллектуальные поиски к какой-то системе знаний. Я чувствовал, что за его картинами стоит огромный, правдивый мир неизведанного.

Вскоре я встретил у знаменитого в те годы писателя Владимира Алексеевича Солоухина в его «Камешках на ладони» очень точное определение:  «Сущностью любого произведения искусства должно быть нечто объективное в субъективном освещении. Например, художник пишет дерево. Но это значит, он пишет: “Я и дерево”. Или: “Я и женщина”, “Я и русский пейзаж”, “Я и кавказский пейзаж”, “Я и демон”, “Я и московская улица”…

Ну а как быть художнику, если ему нужно изобразить: “Я и вся земля”, “Я и человечество”, “Я и Вселенная”? Может быть, именно в этой точке начинается Рерих».

И как  жалел я, вернувшись после каникул в Академгородок, что упустил,  редчайшую для того времени возможность увидеть летом того же незабываемого 1973 года великолепную выставку картин   Мастера!

 В книге «Рерих и Сибирь» Евгений Маточкин пишет в летописи «Посвящается семье Рерихов»: «4 июля — 20 августа 1973 г. В Доме учёных Новосибирского Академгородка была открыта выставка произведений Н. К. Рериха. Организатор её — Э. В. Паршина, стараниями которой были привезены картины Рериха из частных собраний И. Богдановой, В. Терешковой, В. Севастьянова и из семи государственных музейных коллекций Риги, Ашхабада, Третьяковской галереи, Театрального музея им. Бахрушина, музея МХАТа, Русского музея, Эрмитажа. Всего на выставке было представлено свыше 150 работ. Среди них — картины “Стрелы неба — копья земли” (Ашхабад), а также “Гэсэр-хан”, “Держательница мира” — любимые полотна Юрия Николаевича из его мемориальной квартиры. Здесь же было несколько портретов Николая Константиновича кисти Святослава Николаевича».

Это теперь, даже по короткому сообщению, легко представить уникальность выставки. Но невероятно в полной мере оценить труд организатора, которому удалось совершить, казалось бы, невозможное. Ведь до официального празднования 100-летия Н. К. Рериха оставалось ещё более года. Впервые в Советском Союзе после выставок, организованных Юрием Николаевичем Рерихом, творчество великого художника было представлено с такой полнотой.

«Большой зал, в котором выставка проходила, горел и сиял сверкающими красками невиданной красоты, — вспоминала впоследствии Наталия Дмитриевна Спирина. — Надо было рассказывать о художниках, о которых тогда почти ничего не знали. Писали о них в газетах и журналах мало и с большой оглядкой. Во время экскурсий по выставке выяснилось, что о Николае Рерихе у зрителей не было почти никаких сведений, ни о его картинах и их содержании, ни о нём самом и других сферах его деятельности…» На этой выставке впервые публично проявились знания Наталии Дмитриевны, тогда скромной преподавательницы музыки. Общественность Академгородка — интеллектуальная элита советского времени — впервые внимала той, кому предстояло открыть Рериховское наследие для многих ищущих духовного пути.

Второго августа 1973 года состоялся вечер, на котором была впервые  представлена композиция «Образы Рериха» (Н. Д. Спирина — ведущая, Л. И. Шкутин — чтец, Е. П. Маточкин — музыкальное сопровождение на фортепиано). По мнению Наталии Дмитриевны, на этой выставке 1973 года началось «то рериховское движение, то приобщение к многогранному творчеству великого мастера и мыслителя, которое впоследствии вылилось в создание Сибирского Рериховского Общества» (Спирина Н.Д. Полное собрание трудов. Т. 1. Новосибирск, 2007, С. 413).

Характерно, что сама Эльфрида Васильевна никогда не рассказывала мне о том, как удалось ей организовать эту выставку. Лишь через год, когда я собирался на юбилейные выставки Рерихов в Москве, она дала мне адрес Ираиды Михайловны Богдановой — адрес Мемориальной квартиры Ю. Н. Рериха. Тогда я узнал, что Паршина месяц жила там, собирая выставку 1973 года. Потом, во время встречи, Ираида Михайловна с большой теплотой говорила мне о своей сибирской знакомой.

Эльфрида Васильевна вообще мало говорила о себе. У нас были неисчерпаемые темы для обмена мнениями. Нас объединял Рерих. В тот осенний вечер, когда после археологической экспедиции знакомство продолжилось, я   унёс с собой книгу «Буддист-паломник у святынь Тибета» Цыбикова. Первое издание дневника российского путешественника в Лхасу, вышедшее в 1918 году в Петрограде под эгидой Русского географического общества. Меня интересовали предшественники Рериха в изучении Тибета. Унёс также большой альбом репродукций картин Чюрлёниса, изданный в Литве. И  книгу на английском языке:  «Николай Рерих — Мастер гор» Конлана с великолепными репродукциями. Она была издана в 1930-х в Латвии, а  принадлежала академику Яншину, одному из основателей Сибирского научного центра.

Тогда я не знал, что на одной из полок книжных стеллажей в квартире Эльфриды Васильевны стоит Агни Йога. Открыть мне её предстояло позднее…

Пока же меня привлекал большой выбор книг по искусству в домашней библиотеке Паршиных. Я штудировал их последовательно, стремясь хотя бы по косвенным свидетельствам воссоздать время становления Рериха-художника. К сожалению, в подавляющем большинстве в именных указателях за фамилией «Репин» фамилия «Рерих» отсутствовала. Чаще всего шёл — «Рескин». И сейчас в некоторых роскошных изданиях по искусству этот пробел не восполнен.

Оглядываясь на те годы, я вспоминаю, как много давало мне  общение с Эльфридой Васильевной. Она делилась со мной открытиями — Ричард Бах «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» в «Иностранке», появление публикаций о Чижевском, «Дхаммапада», «Книга Перемен». Конечно, они пришли бы ко мне и другими путями. Но они пришли от Эльфриды Васильевны.

Справедливости ради надо сказать, что шёл процесс и «от меня» — Герман Гессе «Игра в бисер», великолепная книга В. В. Бродова «Индийская философия нового времени», тома «Махабхараты», «самиздат» стихов Волошина, Мандельштама и другие редкости того времени.

 Однажды, когда мы уже были знакомы продолжительное время, она дала мне небольшую серенькую книжку. На обложке значилось: Самуил Маршак «Стихи», Детгиз.

— Читал, — сказал я. — Не забыл пока.

— Тебе, историку, пригодится.

Я открыл. Под невзрачным переплётом оказался небольшой, но взрывной текст под заглавием, точно не помню, примерно так: «Двойственность сталинизма». Конечно, уже были прочитаны «Один день Ивана Денисовича», потом — лекция Сахарова и даже редкий по тем временам томик «тамиздатовского» Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». Но эта небольшая книжка зримо открыла мне двойственность бытия советского человека, разрыв между интеллигентскими разговорами «на  кухне» и выступлениями с тогдашних трибун. Думаю, она взяла эту книжку у кого-то из своих знакомых специально для меня — историка, потому что политика её не интересовала.

У неё я впервые увидел «Тайну племени голубых гор», «Годы и дни Мадраса» Людмилы Васильевны Шапошниковой. Смешно читать, когда теперь, на основе отрывков из этих книг, пытаются критиковать автора. Полное непонимание обстоятельств времени. Мы были не так глупы, чтобы всерьёз воспринимать «обличительно-насмешливую», по отношению к Елене Петровне Блаватской и теософии, интонацию. Важна была — информация. Скудная информация, но были рады и такой. Впервые имя было произнесено, но «Тайная Доктрина» на полках книжных магазинов не стояла. Вспоминаю, как взбудоражило меня упоминание в знаменитом романе Джека Лондона, что Мартин Иден, оказывается, пытался изучать книги Блаватской. Я не мог, как герой романа, прийти в библиотеку и попросить её произведения. Об Ауробиндо Гхоше и городе Ауровиле в середине 1970-х советский читатель мог узнать только в книге Шапошниковой и в единственном номере журнала «Курьер ЮНЕСКО». А узнать, что где-то в мире строится город Единства, существует путь вне «коммунистического завтра», было потрясением многих привычных основ.

^{Л.В. Шапошникова в Новосибирске}

Оказалось, Эльфрида Васильевна знакома с автором. «Я тогда работала  у археологов, — рассказывала мне художница. — И однажды, неважно уж сейчас отчего, но меня довели до слёз. Вышла в коридор. Стою у окна, плачу. И вот проходит  женщина, не из нашего института, остановилась и давай меня успокаивать. Разговорились. Оказалось — индолог из Москвы, в командировке у нас.  Казалось бы, хлопот своих полон рот, какое ей дело до меня, ан, нет — остановилась. Теперь-то я знаю, какой Людмила Васильевна сердечный человек, а тогда она меня просто из шока вывела…»

«Художница» — Эльфрида Васильевна Паршина. Сын её, Аркаша, затем учился  в Институте стран Азии и Африки МГУ, где преподавала Людмила Васильевна. Впоследствии он не раз бывал в гостях у Святослава Николаевича Рериха в Индии, сейчас работает в Вашингтоне.

В 1974 году, когда я побывал на юбилейных выставках Рерихов в Москве,  выполнил и поручение — передал Людмиле Васильевне любовно выполненную Эльфридой Васильевной копию «амурской Венеры», уникальной археологической находки тех лет. Они дружили. На «Рериховских чтениях» 1976 года встретился со знаменитой путешественницей-индологом, лауреатом премии имени Джавахарлала Неру в квартире Паршиных, где хлебосольная хозяйка принимала дорогую гостью. В памяти — лицо хозяйки, которое светилось от радости.

Помочь тем, кто рядом, словом и делом — характернейшая черта Эльфриды Васильевны. Беру вырезку «Учёные о художнике» из газеты «Вечерний Новосибирск» 1974 года: «В Доме культуры “Академия” состоялся интересный вечер, организованный по инициативе сотрудника Института истории, филологии и философии СО АН СССР Э. В. Паршиной. Люди самых разных профессий и возрастов собрались, чтобы рассказать об огромном творческом наследии и жизненном пути Н. К. Рериха, столетие со дня рождения которого широко отмечается в нашей стране и за рубежом… Увлечённо и искренне выступали физики, историки, биологи, радиоинженеры, музыковед, архитектор, художник… Подробно проанализировал ранний период творчества Н. К. Рериха доктор исторических наук Н. Н. Покровский… Умно, просто и мужественно прозвучали философские стихи-притчи Рериха, прочитанные старшим научным сотрудником Института Гидродинамики СО АН СССР Л. Шкутиным. Демонстрировались репродукции картин и цветные диапозитивы из большой коллекции радиоинженера Ю. Коршунова. Звучала любимая музыка художника, подобранная музыковедом Л. Благовещенской... О жизни Н. К. Рериха рассказала физик Э. Кушниренко… Серьёзный интерес вызвала у собравшихся идея создания в Новосибирске Института востоковедения и проект Музея имени  Рериха, выполненный молодым талантливым архитектором Еленой Лосевой… В заключение вечера был показан фильм Новосибирской студии телевидения о Гималайском цикле работ Рериха…»

Много таких вечеров прошло и пройдёт. Но это было — начало. И можно только догадываться теперь, сколько энергии нужно было приложить инициатору, чтобы вечер — ступенька к познанию Рериховского наследия — состоялся.

Те, кто были рядом с Эльфридой Васильевной, ощущали её устремлённость не только в организации каких-то культурных мероприятий. Пользуясь терминологией того времени, она умела «дойти до каждого человека». После окончания университета, я некоторое время преподавал историю в сельской школе. В выходные приезжал в Городок. К тому времени я уже знал и имел многие материалы о жизни и творчестве Рериха, которым лишь предстояло впоследствии войти «в научный оборот». Ни слова не говоря мне, Эльфрида Васильевна провела «подготовительную работу». И однажды  «раскрыла карты». Не буду длинно описывать. В результате её переговоров появилась возможность работать над кандидатской диссертацией «Центрально-Азиатская экспедиция Н. К. Рериха» в аспирантуре у доктора исторических наук Виталия Епифановича Ларичева. Вместе с ним я побывал у патриарха сибирских историков Алексея Павловича Окладникова. И он дал «добро». Поддержал Павел Фёдорович Беликов. Были сделаны необходимые шаги.  Жалеть ли, что возможность сорвалась в результате событий, связанных с «меморандумом» 1979 года?¹ Теперь не знаю.

Привожу этот случай как характерный для того времени, когда многие инициативы, связанные с именем Рериха, шли по невидимым неформальным каналам. Наталия Дмитриевна Спирина была педагогом, Евгений Маточкин — рядовым научным сотрудником,  Людмила Андросова — сотрудницей аппарата Президиума Сибирского отделения Академии наук СССР. Были ещё несколько человек, которые, например, взвалили на себя махину дел, связанную с организацией Всесоюзной конференции «Рериховские чтения». Уникальность конференции состояла в том, что она проводилась вдали от столичных организаций и допускалась максимальная по тем временам вольность суждений. В рамках допустимого, конечно, но вольность.  Головной научной организацией стал Институт истории, филологии и философии СО АН СССР. А в нём сотрудники  сектора археологии Эльфрида Паршина и Пётр Лабецкий занимали места, значимость которых оценивалась вовсе не положением о штатном расписании. Духовное горение их было велико. Преграды преодолевались…

Через некоторое время после нашего знакомства, однажды, я снял с полки в её комнате странную книгу-тетрадь в чёрном коленкоровом переплёте. Раскрыл — аккуратно склеенные фотостраницы книги. Пробежал несколько параграфов. Какой-то философский трактат. Отметил необычность изложения. Подошла Эльфрида Васильевна, взяла книгу и со словами «Потом почитаешь…», поставила на полку. Это была Агни Йога. Почему я не возмутился, поверил — потом почитаю, не знаю. Но уверен — она была права, когда в тот же вечер дала мне другие три книги: «Чашу Востока», «Первоначальные сведения по оккультизму» Папюса и Вивекананду. Все — на фотобумаге.

На меня обрушился мир новых, будоражащих сознание человека сфер, человека, воспитанного в официальной атмосфере атеизма. Мы продолжали встречаться, но потребовалось немало времени, пока я не попросил у Эльфриды Васильевны «ту» книгу. Её муж,  Владимир,  дал мне фотоплёнку, с которой я напечатал текст Агни Йоги. Дальнейшее известно тем, кто встретил Учение Живой Этики…

Как-то сразу сложилось, что мы с Эльфридой Васильевной никогда не обсуждали какие-то параграфы из книг Учения. Мы шли самостоятельными путями. Она полностью доверяла мне, я не чувствовал неравенства наших суждений. А ведь оно — неравенство — было, думаю я теперь. Наверное, она могла бы настаивать на собственном понимании, давать какие-то советы, учить «букве и закону». Но ей был совершенно чужд тон менторства. «Жемчуг исканий» мы перебирали самостоятельно, но и совместно. Рядом с ней возникало воодушевляющее уверенное ощущение, что мы едины в понимании духа Учения.

^{П.Ф.Беликов на выставке картин Н.К.Рериха в Новосибирске. 1975 г.}

Летом 1975 года, когда в Академгородке проходила выставка картин Николая Константиновича, привезённых из Индии Святославом Николаевичем, туда приехал Павел Фёдорович Беликов. Как рада была Эльфрида Васильевна, что я познакомился с ним! Теперь я делился с ней дарами щедрого потока знаний, который обрушился на меня. Теперь я привёл, по её просьбе, Павла Фёдоровича к ней в гости во время «Рериховских чтений». Они стали переписываться.

Новосибирские «Рериховские чтения» 1970-х годов — особая и неповторимая страница в истории Рериховского движения. Не было  ещё рериховских организаций, среди участников не было людей (за редкими исключениями), занимавшихся Рерихом по долгу службы. Собирались люди, увлечённые Рерихом по зову сердца. Атмосфера общего энтузиазма, братства и возвышенности витала в залах Новосибирской картинной галереи. Какие имена! Надо бы перечислить всех, но это отдельная тема. Назову только некоторые фамилии: Окладников, Алёхин, Спирина, Беликов, Шапошникова, Стукайте, Рудзите, Румянцева, Князева, Григорьева, Цесюлевич, Кашкалда, Маточкин…

^{Рериховские чтения}

Небольшой штрих из тех времён. Мне пришлось по какой-то причине пересесть на место в зале, прежде занятое. В перерыве заговорили с  соседкой. Оказалось — Наталья Николаевна Нагорская, встречавшаяся с Рерихами на Алтае в 1926 году. Это о ней я читал в книге «Алтай-Гималаи»: «Приходит заезжая художница… Зарисовывает старые уголки: ворота, наличники окон, разные балки и коньки крыш…». И вот она рядом! Таких встреч у всех было много.

Когда под угрозой оказалось проведение Чтений в 1979 году, среди тех, кто их отстоял, была и Эльфрида Васильевна Паршина. Из её писем мне: «Не могу писать (цензура!). Л. В. [Шапошниковой] передала письмо с Аркашей, тебе — с Иришей. Рериховские чтения будут. Только бы их разрешили сделать всесоюзными. Пока в этом загвоздка…  Самое главное: читала прекрасное, великолепное письмо П. Ф. Беликова. Его письмо принято за руководство к действию… Ларичев сражается. Извини за качество — пишу на коленях во время профсобрания (итоги соцсоревнования). Эх, если бы всем встретиться на Чтениях!! Хорошего настроения, или, как говорили древние, радуйся!»

У неё был талант — умение радоваться успехам окружающих её людей. Редкое качество. Любила радовать других. После поездки в Индию у всех наших общих знакомых оказались сувениры. «Ничего не осталось, — сказала  она мне виноватым тоном, — вот одна открыточка, возьми…». Тадж-Махал на открытке с тех пор со мной. Это не просто «открыточка» для меня — память о светлом человеке.

Она — символ лучших женщин в Рериховском движении, порой известных только близким друзьям, которые, несмотря на горы житейских забот, видят в жизни и сияющие вершины духа.

Из письма: «… вся в хлопотах: работаю в двух местах — в институте и оформляю выставку для Президиума, чтобы заработать пацанам на зимний приезд. Скучаю без них. Жду на каникулы. Поэтому и стараюсь. На роман (который писала в это время — А. А.) времени не остаётся. Полностью переделала 10 глав будущего. Осталось всего 2–3 главы, а вот сил не остаётся. Очень жаль, но…

Недавно, несмотря на жуткий “дефицит” времени, побывала на секции межнаучных контактов. Тема диспута: “Всеобщая гармония”. Но об этом писать сложно. Как-нибудь потом при встрече… “Т. Доктрина” у меня. В восторге! Готовься к “Рериховским чтениям”. Я очень рада, что тебя пригласили. Мы тут их пробиваем… Успехов тебе!”

Открытка: «Лёшенька! В самолёте мне стюардесса дала газету. Я развернула её и… Это “Социалистическая индустрия” за 22 марта. Подари обязательно эту заметку Пустовойтам от моего имени. Только обязательно. Пишу сразу же, прилетев, в Новосибирском аэропорту. Э. В.».

Прилетела она, побывав у меня в гостях, в Хакасии. Я работал редактором студии телевидения. И взял её со своей киногруппой на съёмки на Саяно-Шушенскую ГЭС. Мы ехали по благодатным землям центра Азии, где древние курганы и каменные менгиры вдоль шоссе напоминали о непрекращающемся здесь потоке жизни. По дороге разгорелся спор. Это было время, когда соседям — Алтаю — угрожала опасность экологической катастрофы — планировалось строительство Катунской ГЭС. Мы с Эльфридой Васильевной, понимая, чем это грозит, естественно, были против. Скептики братья Юрий и Алик Пустовойты исходили из принципа — партия сказала, значит, ГЭС будет. Надо же куда-то коллектив гидростроителей переводить. Эльфрида Васильевна проявила поразительную эрудицию и мышление человека подлинной культуры, отстаивая свою точку зрения. Трудно убедить людей, считающих, что шаги «цивилизации» всегда во благо. Но она никогда не сдавалась, поэтому, встретив в газете заметку, подтверждающую нашу позицию, тут же переслала мне.

Кстати, роман, который она писала, был посвящён судьбе  художницы, духовному развитию личности в технотронном мире…

Потом она переехала в Санкт-Петербург. Несколько лет назад кто-то из общих знакомых сказал мне, что Эльфрида Васильевна умерла. Не знаю, верно ли это, и не стремлюсь узнать. Для меня она жива, и я уверен, что рано или поздно, но мы ещё встретимся.

Имя  Эльфрида — редкое среди поколения родившихся в конце 1930-х годов. Она  появилась на свет 7 мая в 1937-м или 1938 году — семьдесят лет назад, и назвать так советскую девочку могли только родители, имеющие для того основания. Вряд ли они имели в виду эльфов — благожелательных к людям духов природы, населяющих воздух, землю, горы, леса, жилища в древнегерманской мифологии. Но если верно, что имя влияет на жизнь наречённого или определяет его характер, то я склонен признать выбор имени очень удачным. Эльфрида Васильевна Паршина остаётся в моей памяти лёгким,  воздушным существом в человеческом облике, стремящимся к свету.

г. Абакан, январь 2008 года