Дельфис

Поэт. Поэзия. Пространство.

Означенное только изнутри

есть бытие —

такое, как придётся,

как хочет, расположится, притрётся

к тебе,

сравняв закат и свет зари

Аквариум, болото, лист иль куст —

с зависшей жизнью, истинно твоею.

Неважно, где и как, но только ею

мир явен, не безмолвен и не пуст.

И в нём — углём ли, кругом, по прямой —

любое измерение удобно.

Как жизнь живёт.

Как это ей угодно.

Угодно ей, твоей.

Одной.

Самой.

И больше нет равнения в строю,

и нет неправомочности сравненья.

Ты защищён от смерти и раненья.

Ты проживаешь жизнь — одну, свою.

Душа

Не боюсь подначек и подножек,

всё ещё живу, стремясь, спеша,

но устала приключенья множить

бедная открытая душа.

У неё побиты все коленки,

корочка простуды на губе,

но едва ль, духовные калеки,

вы её причислите к себе.

Душенька моя, душа-товарищ,

мой оплот, опора и задор!

Мы привыкли жить, не уставая,

но возник негаданный затор.

Отдохни. Губу намажь зелёнкой.

Сбитые колени подлечи.

Стань на время взрослой и серьёзной.

Отцепи дарящие лучи.

Ничего с тобою не случится.

Передышка. Небольшой антракт.

Ты — душа, тебе дано — лучиться.

Сколько ни случится бед, утрат.

Отдыхай, не клюнув на подачки,

выказать себя не торопись.

Зачеркнёт подножки и подначки

маляра решительная кисть...

II

Не жалко, что бывала строже,

держала жизнь в руках, в вожжах.

Не жалко, что — себе дороже,

да хватит — в стражах, в сторожах.

Не жалко, что жалка награда

живому, ждущему всему.

Не жалко тела, да и надо,

что надо обрести ему.

Не жалко всё отдать без боли,

как сердцу чья-то боль велит...

Но душу так отдать — не в воле,

и потому она болит.

Я похожа на землю,

что была в запустенье веками.

Небеса очень туго,

очень трудно ко мне привыкали.

Меня ливнями било.

Меня солнцем насквозь прожигало.

Время тяжестью всей,

словно войско,

по мне прошагало.

Но за то, что я в небо

тянулась упрямо и верно,

полюбили меня

и дожди и бродячие ветры.

Полюбили меня

на моём пустыре небогатом

И пустили меня

по дорогам своим непокатым.

Я иду и не гнусь,

надо мной мое прежнее небо!

Я пою и смеюсь,

где иные беспомощно немы.

Я иду и не гнусь —

подо мной мои прежние травы!

Ничего не боюсь.

Мне на это подарено право.

Я своя у берёзок,

у стогов и насмешливых речек.

Все обиды мои

подорожники пыльные лечат.

Мне не надо просить

ни ночлега, ни хлеба, ни света —

я своя у своих

перелесков, затонов и веток.

А случится беда —

я шагну, назову своё имя...

Я своя у своих.

Меня каждое дерево примет.

Истина

Достаточно, что не солгу,

что свой несильный голос ввысь тяну.

Знать всё и впрямь я не могу,

но проливаю свет на истину.

И ты — добавь, и ты — прибавь,

вторгайся в монопольность деспота,

хотя бы мелочью приправ

явленью истины содействуя.

Как никогда, искажена

жизнь формулами полувнятными,

но то, что истина — одна,

похоже, навсегда понятно мне.

Я где-то около хожу,

но мне не топчется, шатается,

когда хоть что-нибудь скажу,

что с истиною сопрягается.

* * *

Мгновение,

тебя благодарю

за то, что ты — как ветра дуновенье,

за то, что только ты не лжёшь, мгновенье,

ни мне, ни жизни, ни календарю.

Забыть тебя решим или вернуть,

тоскою или счастьем ослепило,

всегда сказать мы можем:

«Это — было!»

и вознести или перечеркнуть

Мгновение,

входи, своди с ума!

Бесстрашное тебе повиновенье

прекрасно!

И прекрасное мгновенье,

быть может, для кого-то —

я сама...

* * *

Ты ходишь около беды

как будто около воды,

и дно тебе — как высь.

Теперь лишь ты и виноват,

что ад вокруг, а в глотке — яд...

Очнись!

Остановись!

А рядом суммой всех примет —

осока,

тянущий предмет,

способный утопить.

Никем ты больше не храним.

Наивный!

И с тобой одним

всё,

      Боже,

               может быть.

А знаешь, сколько там, на дне,

по глупой собственной вине

потерянных

для дня,

где солнце чистое встаёт

и птица истово поёт...

Очнись!

Услышь меня...

Два имени

...Жили свободно, искали тепла

и не пугались обмана.

Жизнь непроста, но легенда светла,

свято:

         Марина и Анна.

Были ошибки и просто грехи.

Правда — в оброненной фразе,

что вырастали из сора стихи,

не из духов, а из грязи.

Я обитала в безбожной стране,

где что от храма —

                                под бритву!

И заменяли их строки вполне

Библию,

              Бога,

                        молитву.

Мне это знание тоже дано,

музыка слов-откровений.

Может, живу и не слишком грешно,

но и таланта помене.

С тем, что наш крест не из лёгких, —

смирюсь,

верую и уповаю,

в церкви вселенской стихами молюсь,

душу свою отмываю.

Дивный пример,

                          утешающий звук,

магия жеста и стана,

гордых имён, убедительных рук,

строгих:

             Марина и Анна.

Как и у них, путь —

                               и выбора нет.

С неба не сыплется манна.

Но осеняет спасительный свет

вечных:

            Марина и Анна.

* * *

Бывает так темно, как будто — навсегда,

и так светло, что мир становится бесцветным.

Легко мы говорим, что горе не беда,

а горе есть беда на горе вправду бедным.

Уже не сосчитать всего, что потерял,

и дорого до слёз потерянное в прошлом.

Уже дано понять: незаселён и мал

остаток дней, куда неотвратимо брошен.

И вновь не избежать ошибок в суете,

где бытие и быт почти неразличимы,

и чуждые не те плотней вокруг, чем те,

и лицами зовём приросшие личины.

Но всё ж любой урок того, что мир жесток,

пророчит: будут впрок соблазн и обольщенье,

коль победишь порок и обретёшь итог:

возможность попросить и заслужить прощенье.

* * *

Там, где и камень расплавится,

мне приходилось встречать

зло, не способное каяться,

каинову печать.

Там не слышна божья лютня,

там не темно, а серо.

Значит, и зло абсолютно,

как абсолютно добро.

Демон и ангел кристальнейший —

двое в смертельном бою.

Кто победит в том ристалище,

зная лишь правду свою?

Я не оракул пророчества, —

слепо рискну головой.

И, даже если захочется

выйти из схватки живой,

буду без сна и без жалости

биться, чтоб мне повезло! ...

Знать бы лишь только: сражаешься

ты за добро или зло?..

Место

Далеко до вершин, до столиков,

где разврат икры и вина.

И хожу со своим достоинством —

никому не нужна.

Воет в сердце нота протяжная,

 жжёт тупая игла, — что вот даже девка продажная

свою нишу нашла.

Ну а мы отторгнуты, выпотрошены

под внезапной метелью

и на свалку вечности выброшены —

устаревшей моделью.

Только пушкинское или толстовское —

нелогично, утешно

от земли отрывает достоинство

и за крылышки держит...

* * *

Женщина в мире — шлюпочка в море...

Руки на весла брошены... Но

кто он? Не знаю: мой ли, не мой ли?

Вижу начало. Дальше — темно.

Вижу начало. Жажду. Желаю.

Верю туманной дали морской.

Разве на свете раньше жила я?

Разве была я раньше такой?

Что моя сила? Что моё право?

Силу и право не окрыля,

белый кораблик, как же ты плавал?

Сам себе — парус, сам у руля...

Небо в огромных радостных звёздах:

Та вот спорхнула прямо со лба.

Шлюпочка в море... Руки на вёслах.

Сколько ни будет — это судьба.

Шлюпочка в море. Руки на вёслах

Ветер счастливый весело пьян.

Воздух любви, хрустальнейший воздух!

Вижу начало... Дальше — туман.