Дельфис

Не приходилось ли вам, дорогие читатели, задаваться вопросом: какое место в нашей жизни занимает поэзия, стихи? Что мы в них ищем? За что любим, если любим, конечно. Ведь стихи куда труднее прозы. Хотя иногда кажется, что наоборот. И если существует расхожее мнение (так нас учили в школе), что литератор, начинающий как поэт, должен созреть для прозы, то с читателем, мне кажется, происходит процесс обратный. Для глубокого понимания поэзии ему необходимо некое духовно- интеллектуальное созревание. Так, во всяком случае, было со мной и многими, кого я знаю.

Ну конечно, уже в школе я любила поэзию, знала массу стихов. Но это совсем не означало, что я их по-настоящему понимала. Как долго приходилось к этому идти! Да и дошла ли? Ведь процесс внутреннего становления кончается, наверное, вместе с жизнью. Опять же вопрос: что же изначально в детстве привлекало нас в стихах? Видимо, прежде всего складное звучание, ритм, музыка речи. Не зря, всё-таки настаивает на этом замечательный французский поэт Поль Верлен в стихотворении «Искусство поэзии»:

О, музыка - всегда и снова!

Стихи крылатые твои

Пусть ищут за чертой земного,

Иных небес, иной любви.

Вот, оказывается, для чего нужна поэту эта музыка! Чтобы вести нас «за черту земного»... И через яркие поэтические метафоры, образно- ритмические ассоциации проникать мыслью, интуицией в некие высшие истины. О них пишутся философские трактаты, а зачастую самым коротким путём к истине оказываются именно стихи. Ведь такая концентрация чувства, мысли, предвидения в литературе присуща именно поэзии.

^{Ф И.Тютчев Петербург. 1867 г. Художник Н.И Калита}

Очерк этот озаглавлен так: «Хочу сознать себя...» Название заканчивается многоточием, поскольку я взяла неоконченную строку из стихотворения Фёдора Ивановича Тютчева: «Есть и в моём страдальческом застое» Денисьевского цикла.

И я один с моей тупой тоскою

Хочу сознать себя и не могу –

Разбитый чёлн, заброшенный волною.

На безымянном, диком берегу.

О Господи, дай жгучего страдания

И мертвенность души моей рассей:

Ты взял её, но муку вспоминания,

Живую муку мне оставь по ней.

Чего жаждет поэт в момент жесточайшего душевного кризиса? - Муки. Зачем? Чтобы через неё «сознать себя»: свою связь с Богом, миром, людьми, самим собой. Вот она - одна из ипостасей поэзии: помочь нам мыслью и чувством - всем своим существом сознавать себя. Нет, не просто на житейско-бытовом уровне. Так сознают себя и многие животные. А осуществлять в жизни нашу потенцию самосознания, как высший дар Творца, как смысл существования человека, человечества. Ведь свобода воли - другой высокий, данный нам Богом дар, ведёт к добру только при условии нашей способности сознавать себя созданием Божиим. А не интеллектуальной машиной, наделённой неуёмной жаждой потребления и животными инстинктами в их бесконечном стремлении удовлетворять страсти не самого высокого свойства. Такую тенденцию в современном развитии человечества трудно сейчас не заметить. Часть средств массовой информации, особенно телевидение, навязывают людям образ жизни, какой всё больше отдаляет нас от сознания себя человеком, сотворённым по образу и подобию Божьему. Ну как тут не вспомнить написанное Тютчевым в 1851 году стихотворение - провидение - «Наш век»! Как оно своевременно и через полтора столетия!

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует...

Он к свету рвётся из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит..

И сознаёт свою погибель он,

И жаждет веры - но о ней не просит...

Не скажет ввек, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит пред замкнутою дверью:

«Впусти меня! Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью!..»

К пониманию этого я шла, наверное, целую жизнь, и направляли всех нас великие деятели русской и мировой культуры, искусства, литературы, религии. А в моей жизни особую роль сыграл Фёдор Иванович Тютчев. И потому задача очерка - рассказать, какие произведения поэта, события его жизни, отношение к миру, к России, помогают людям постигать: что же это значит для человека - «сознать себя»?

Знакомство с Тютчевым в школе прошло незамеченным, кроме: «Зима не даром злится». И впервые моя мысль шевельнулась навстречу его поэзии, когда мне было уже лет за двадцать - нечаянно попалось стихотворение «Silentium!». И одна его строка - «Мысль изречённая есть ложь» - меня сначала озадачила, а потом показалась очень верной. Ведь мысль, какая в тебе рождается, далеко неадекватна той, что ты можешь высказать. Во всём же стихотворении, а оно не очень короткое, только это я и поняла. Остальное показалось мне тогда романтическим украшательством, ни о чём не говорившим. Прошло лет десять, прежде чем томик Тютчева опять же случайно (не верю в случайности!) попал мне в руки. И я впервые прочла стихотворение «Предопределение»:

Любовь, любовь - гласит предание

Союз души с душой родной –

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И поединок роковой...

И чем одно из них нежнее

В борьбе неравной двух сердец,

Тем неизбежней и вернее.

Любя, страдая, грустно млея.

Оно изноет наконец...

Стихотворение меня потрясло. Ведь в нём было сказано обо мне! О чувстве, что я тогда переживала всей силой своей души. Чувстве, которому, наконец, был поставлен диагноз - дано математически точное определение - «Поединок роковой». Так я снова обратилась к Тютчеву, его стихотворению «Silentium!». В этот раз я узнала, что латинское его название по-русски означает - «Молчание!» - в императивной форме. Узнала, что у Льва Николаевича Толстого именно оно самое любимое из произведений поэта, о творчестве которого великий писатель говорил: «Без него нельзя жить». Но за что так любил и ценил Толстой именно это стихотворение, что он в нём открыл и услышал, я не поняла и во «второе своё пришествие» к этой поэтической тайне. Узнала я тогда, что написано оно было в 1830 году 27-летним поэтом в Мюнхене. Там уже в течение 10 лет Фёдор Тютчев - второй сын не очень богатой семьи стародворянской фамилии, упоминавшейся ещё в Никоновской летописи времён Куликовской битвы, исполнял обязанности незначительного чиновника в российской дипломатической миссии (Бавария тогда была независимым королевством). После окончания Московского университета и недолгого пребывания в Государственной коллегии иностранных дел, он в свои 18 лет был отправлен служить в Европу. И не куда-нибудь, а в центр философской мысли всего XIX столетия - Германию, где Мюнхен считался в те времена немецкими Афинами. Для талантливого юноши, уже в университете сблизившегося с Любомудрами, такое назначение было очень кстати. Ведь философско-литературный кружок Любомудров целью своей ставил развитие самосознания русского парода, вовлечение России в общемировую культуру. И в ней эти юноши отводили своей Родине далеко не последнюю роль.

Итак, к 1830 году Фёдор Тютчев успел немало. Нет, по службе он не продвинулся (Нессельроде - министр иностранных дел тех лет, немец из Силезии, не жаловал патриотически настроенных молодых русских дипломатов). Но зато Тютчев уже очень прилично изучил не только Германию, но и всю Европу. Подружился с Фридрихом Шеллингом. И хотя немецкий философ был властителем дум многих своих почитателей, Тютчев, по свидетельству современников, не всегда с ним соглашался. Особенно, когда тот старался примирить, то есть уравнять телесное - земное и духовное - небесное. Тютчев, следуя русской православной традиции, духовное начало ставил превыше всего. Возможно, долгие, на протяжении 15 лет, беседы Шеллинга с Тютчевым, которого философ очень ценил как собеседника, и натолкнули его на такую мысль о России, что он высказал в 1842 году князю В.Ф.Одоевскому: «Чудное дело ваша Россия; нельзя определить, на что она назначена и куда идёт. Но к чему-то важному назначена».

Не только изучением Европы, философии был занят эти 9 лет Тютчев. Он уже четыре года был счастливо женат на прекрасной женщине - немке, очень его любившей - урожденной графине Элеоноре Ботмер, которая подарила ему первую дочь. Ну и, конечно, к этому времени было написано немало таких поэтических шедевров мирового уровня, какие поражают глубиной и зрелостью мысли. С 1829 года некоторые из этих стихов начинают печатать в журналах «Галатея», «Телескоп», где тогда главенствовали Любомудры. Но сам Тютчев идёт на это только под давлением друзей. Он не уверен, что именно поэзия его призвание, тем более, что критика в России ни на журналы, ни на стихи не реагировала. Он пытается осознать себя, проникнуть мыслью в глубины Вселенной, в тонкие её миры. Именно в это время в его стихах всё чаще появляется слово «бездна», которое в дальнейшем станет одним из наиболее употребимых в его поэтической лексике. Тогда, когда я обратилась к Тютчеву снова, меня взволновала и очаровала таинственная прелесть стихотворения 1830 года:

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами;

Настанет ночь - и звучными волнами

Стихия бьёт о берег свой.

То глас её: он нудит нас и просит..

Уж в пристани волшебный ожил чёлн;

Прилив растёт и быстро нас уносит

В неизмеримость тёмных волн.

Небесный свод, горящий славой звёздной

Таинственно глядит из глубины, -

И мы плывём, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

«Пылающей» бездной определил поэт свой космогонический мир, его беспредельность. Так он сознавал Вселенную и себя в ней. Но и самого человека поэт почти приравнял к богам. Тогда же, когда я второй раз обратилась к Тютчеву, меня ещё поразило стихотворение «Цицерон». Особенно известные строки:

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие,

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был –

И заживо, как небожитель

Из чаши их бессмертье пил!

О, я, пусть и ребёнком, но причастная к Великой Отечественной войне, как живой свидетель духовного подвига своего народа, будучи взрослой, приняла эти строки как родные, хоть и написанные больше ста лет назад. Ведь словно бы именно к моему народу - победителю были они обращены!

И заживо, как небожитель

Из чаши их бессмертье пил!

Бессмертье великой победы! Теперь-то я знаю, что вся семья девятилетнего Фёдора Тютчева бежала в 1812 году от Бонапарта из Москвы в Ярославль и представляю, как через год-два гениальный мальчик был горд и счастлив великой победой над армией Наполеона, покорившей всю Европу, но не Россию. И ещё одно стихотворение поразило меня в тот раз. Стихотворение 1850 года, когда поэту было уже 47 лет. Поразило так, что вместе с другими я выписала и его в свою тетрадку (в те годы сборники стихов Тютчева у меня бывали только библиотечные). Захватило оно меня, наверное, своей трагедийностью, хотя правильнее было бы сказать, что трагедия, выраженная в нём, была, на мой взгляд, скорее оптимистической. Судите сами.

ДВА ГОЛОСА

1.

Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,

Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!

Над вами светила молчат в вышине.

Под вами могилы - молчат и оне.

Пусть в горнем Олимпе блаженствуют Боги:

Бессмертье их чуждо труда и тревоги;

Тревога и труд лишь для смертных сердец...

Для них нет победы, для них есть конец.

2.

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,

Как бой ни жесток, ни упорна борьба!

Над вами безмолвные звёздные круги,

Под вами немые, глухие гроба.

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто, ратуя, пал, побеждённый лишь Роком,

Тот вырвал из рук их победный венец!

В то время я уже немало узнала о жизни и поняла, что мужество в ней так же необходимо, как и оптимизм, и эти две главные её составляющие как раз и есть те «Два голоса», что записал поэт, наверное, в нелёгкий момент жизни. Этим стихотворением закончилось на некоторое время второе моё обращение к Тютчеву. Что же касается любимого произведения Льва Николаевича «Silentium!», то я опять же не поняла тогда, что открыл в нём великий Толстой, записавший в своём дневнике 1907 года такую мысль: «Для чего я, отделённое проявление Бога? Для того, чтобы я имел благо сознания себя и общения со всем миром». Так неужели это стихотворение - всего лишь гимн вечному одиночеству человеческой души, особенно души гениальной? Но ведь не это должно было восхищать Толстого, думала я тогда, надеясь всё-таки, что смогу когда-нибудь постичь тайну стихотворения. Разговор об этом ещё впереди. А пока судите об этом творении Тютчева сами.

SILENTIUM!

Молчи, скрывайся и таи

И чувства, и мечты свои –

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звёзды в ночи, -

Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому, как понять тебя?

Поймёт ли он, как ты живёшь?

Мысль изречённая есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, -

Питайся ими - и молчи.

Лишь жить в себе самом умей.

Есть целый мир в душе твоей

Таинственн -волшебных дум:

Их оглушит наружный шум.

Дневные разгонят лучи,

Внимай их пенью - и молчи!

Но говоря о тютчевских стихах и своих, возможно, наивных попытках их истолковать, я в рассказе о его жизни остановилась на 1830 году. Так какие же наиболее значительные события в его жизни последовали дальше? Его большой приятель князь Иван Гагарин, также служивший в Мюнхене, был поклонником поэтического дарования Тютчева, собирал и переписывал набело его стихотворения, так как сам поэт относился к ним весьма небрежно. Часто терял написанное. Так вот, в 1836 году князь И.Гагарин - не просто хороший знакомый, но и дальний родственник А.С.Пушкина, уговорил Тютчева разрешить ему отослать эти стихи в Петербург Пушкину в его журнал «Современник». Поэт согласился при условии анонимной подписи: «Стихотворения, присланные из Германии». Жуковский и Вяземский были свидетелями того восторга, с каким Пушкин принял эти стихи. 16 стихотворений он опубликовал в 3-м номере «Современника», а 8 - в 4-м. Отклика на тютчевские стихи в «Современнике» тогда не последовало - читающая публика тех лет поэзией перестала интересоваться. Отклик пришёл в 1850 году от Н.А.Некрасова, поставившего Тютчева почти в один ряд с Пушкиным. Сам Пушкин намерен был в дальнейшем стихи Тютчева издать отдельным сборником. Но, как известно, в 1837 году «Солнце русской поэзии закатилось». Тютчев свое стихотворение на смерть поэта завершил такими строками:

Тебя ж, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

В 1838 году умирает первая жена Ф.И. Тютчева. Через год он женится на Эрнестине фон Дёренберг. Рассказ об этих двух жёнах поэта и о последней любви его уже к русской женщине - Елене Денисьевой - это отдельная большая тема, какая не входит в мой очерк. Скажу только, что вторая жена Эрнестина Фёдоровна не только беззаветно любила поэта, как и первая, но и будучи ему духовно близкой, поняла масштаб его личности и таланта. А, переехав в Россию, полюбила Родину мужа, овладела русским языком, и двухтомник первого его собрания сочинений (посмертный!) вышел в свет благодаря и её огромным усилиям.

Но не будем забегать вперёд. До 1844 года Тютчев ещё в Европе. Первый замечательный биограф поэта Иван Сергеевич Аксаков, известный славянофил, муж старшей дочери Тютчева писал: «Около 22 лет пребывания Тютчева в Европе позволяло предполагать, что из него выйдет не только «европеец», но и «европеист», т.е. приверженец теорий Европеизма, иначе - поглощения русской народности западною, «общечеловеческою» цивилизацией... Кажется, что судьба умышленно подвергала его этому испытанию. Невольно недоумеваешь, каким чудом не только не угасло в нём русское чувство, а разгоралось в широкий упорный пламень. Тютчев положительно пламенел любовью к России; как ни высокопарно кажется это выражение, но оно верно... Для Тютчева, по словам Аксакова, было характерно «убеждение в высшем мировом признании России, и вообще духовных стихий русской народности». Такое отношение к Родине заставило Тютчева - человека весьма толерантного, мягкого - порвать отношения с князем Иваном Гагариным - большим приятелем поэта и почитателем его таланта. Это случилось потому, что Гагарин пришёл к полному отрицанию России во имя Европы, стал католиком, мало того, вступил в орден иезуитов. Через несколько лет, в 1867 году Тютчев написал стихотворение, беспощадное в своём отношении к людям такого типа.

Напрасный труд - нет, их не вразумишь, -

Чем либеральней, тем они пошлее.

Цивилизация для них фетиш.

Но недоступна им её идея.

Как перед ней не гнитесь, господа,

Вам не снискать признания от Европы:

В её глазах вы будете всегда

Не слуги просвещения, а холопы.

Как современно это звучит в наши дни, не так ли? По мнению В.В. Кожинова¹: «Приобщение Тютчева к высшим достижениям европейской культуры помогло ему подняться до всемирной точки зрения, с какой в своём истинном значении предстала перед ним и Россия... История России, которую он в зрелые годы понял как одно из основных русел всемирной истории».

Что же всё-таки, несмотря на свою любовь к Европе, он в ней не принимал? Ну, конечно, прежде всего - отношения к России. Так один из известных немецких публицистов - Фальмерайер предлагал создать галльско-восточное царство и отогнать Русь в Скифию. А в 1843-1844 годах в немецкой печати стали публиковаться издевательские статьи о русских солдатах. В ответ на это Тютчев написал письмо, посвящённое победе над Наполеоном, в аугсбургскую «Всеобщую газету». Вот выдержка из него: «Занятные вещи пишутся в печати Германии о русских солдатах, которые тридцать лет назад проливали кровь на полях сражения, дабы достигнуть освобождения Германии. Их кровь слилась с кровью ваших отцов и братьев, смыла позор Германии, завоевала ей независимость и честь <...> Пройдитесь по департаментам Франции, где и союзная, и русская армии оставили свой след в 1814 году. И спросите жителей, какой солдат из войск противника проявлял величайшую человечность, строжайшую дисциплину и наименьшую враждебность к мирным жителям. Можно поставить сто против одного, что вам назовут русского солдата».

В 1844 году в Мюнхене поэт издал брошюру об отношениях России и Германии. Он там пишет:

«В результате ту державу, которую поколения 1813 года приветствовали с благородным восторгом, удалось преобразовать в чудовище, чтобы доставить удовольствие взирать на Россию, как на какого-то людоеда XIX века. ...Апология России... Боже мой! Эту задачу принял на себя мастер, который выше всех нас и который выполнял её до сих пор вполне успешно. Истинный защитник России - это история; ею в течение трёх столетий неустанно решаются в пользу России все испытания, каким подвергает она свою таинственную судьбу». Голос России Европа впервые услышала в статьях Тютчева.

Уже лет за 15 до начала Крымской войны он пророчески предсказывал России новую схватку с Западом, интриги которого против Родины он постоянно наблюдал, живя в Европе. Но в России, где иностранными делами продолжал заниматься канцлер К.В.Нессельроде, подыгрывающий Западу и её главному интригану Меттерниху, голос Тютчева не доходил до высшей власти. Предчувствуя новые испытания России, Тютчев говорил: «Я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения». Уже в разгар Крымской войны, которую поэт принял как свою личную трагедию, им было написано:

О, вещая душа моя!

О, сердце, полное тревоги,

О, как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия!..

Так, ты - жилица двух миров.

Твой день - болезненный и страстный,

Твой сон - пророчески-неясный,

Как откровения духов...

Пускай страдальческую грудь

Волнуют страсти роковые –

Душа готова, как Мария,

К ногам Христа навек прильнуть.

Так, сознавая себя в те годы, поэт сознавал Россию:

Эти бедные селения,

Эта скудная природа –

Край родной долготерпения,

Край ты русского народа!

Не поймёт и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

Удручённый ношей крестной

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде царь небесный

Исходил, благословляя.

Тютчев не был человеком религиозным в смысле соблюдения церковной обрядности, но этически-нравственные качества родного православного народа были присущи ему в очень высокой степени. В письме к старшей дочери 16- летней Анне перед её отъездом из Мюнхена в Россию он писал: «Ты найдёшь в России больше любви, нежели где-нибудь в другом месте... И, когда ты сама будешь в состоянии постичь всё величие этой страны и всё доброе в её народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской».

Но не только с враждебным отношением к России не мог смириться в Европе Тютчев. «Принцип личности, доведённый до какого-то болезненного неистовства», так определил поэт индивидуалистический дух Европы. Именно эта черта снижала на его взгляд ценность многих её достижений. «Мы знаем фетишизм Запада относительно всякой формы, - писал поэт. - Этот фетишизм - как бы последнее религиозное верование Запада». И ещё одна мысль Тютчева из письма к Петру Андреевичу Вяземскому (другу Пушкина) 1848 года: «Очень большое неудобство нашего положения заключается в том, что мы принуждены называть Европой то, что никогда не должно иметь другого имени кроме своего собственного: "Цивилизация"».

Вспомним строки одного стихотворения Тютчева, обращённого к русским поклонникам Запада.

Цивилизация для них фетиш,

Но не доступна им её идея.

А цивилизация, я полагаю, по мысли Тютчева, - это некая платформа, созданная человеком не только для его житейско-бытового удобства и разнообразного, в том числе и интеллектуального, потребления. Нет, цивилизация прежде всего - фундамент, основа для религии, культуры, искусства - всего, что человека возвышает и позволяет сознавать себя подобием Божиим. И ещё небольшая цитата из того же письма князю Вяземскому: «...враждебность, проявляемая к нам Европой, - величайшая услуга, которую она в состоянии нам оказать. Это положительно не без Промысла. Нужна была эта враждебность, чтобы принудить нас углубиться в себя, чтобы заставить нас осознать себя. А для общества, как и для отдельной личности - первое условие всякого прогресса есть самосознание».

И тем не менее Тютчев, чьей стихией была мысль, не ставил-таки её на первое место.

О смертной мысли водомёт,

О водомёт неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя метёт?

Как жадно к небу рвёшься ты!

Но длань незримо-роковая,

Твой луч упорный преломляя,

Свергает в брызгах с высоты.

А вот выдержка из другого стихотворения:

Смотри, как на речном просторе,

По склону вновь оживших вод,

Во всеобъемлющее море

За льдиной, льдина вслед плывёт<... >

Все вместе - малые, большие,

Утратив прежний образ свой,

Все - безразличны, как стихия –

Сольются с бездной роковой!

О нашей мысли обольщение,

Ты, -человеческое Я,

Не таково ль твоё значение,

Не такова ль судьба твоя?

Известно, что и в поэтическом творчестве, и в публицистике, и в необычайно блестящем даре Тютчева - собеседника основной стихией была мысль. И.С.Аксаков писал: «Тютчев поистине страдал от нестерпимого блеска своей неугомонной мысли. В этом блеске тонули для него, как звёзды в сиянии дня, его собственные поэтические творения. Отсюда понятна его авторская скромность...».

Мне кажется, что поэт в осознании себя на первое место ставил даже не мысль, а своё духовидение. Мы знаем из Агни Йоги, каково значение человеческой мысли, её нравственно-этическое качество. Качество, определяющей доминантой коего является только дух. Чем чище и ближе к Божьему замыслу этот дух, тем больший дан ему простор для осознания себя в мире и мира в себе. Может быть именно потому к России, как сокровенной части души и сердца поэта, была обращена не только его мысль, но и его духовидение, его Вера.

Умом Россию не понять.

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить.

В 50-е, 60-е годы в жизни поэта происходит много событий. После статьи Н.Ф.Некрасова «Русские второстепенные поэты», где Тютчев был поставлен на второе место после Пушкина, в «Современнике» печатаются его новые стихи. В 1854 году выходит первый поэтический сборник поэта. В карьере у него тоже большие подвижки. В 1858 году он назначен председателем Комитета иностранной цензуры, позже становится ближайшим личным советником нового министра иностранных дел A.M. Горчакова, что для России, благодаря Тютчеву, оборачивается отменой унизительных последствий Крымской войны и укреплением её международного статуса. Заслуга Тютчева тут неоценима. В эти же годы, когда Тютчев живёт в Петербурге, а Эрнестина в родовом поместье Тютчевых - Овстуг, разворачивается роман поэта с Еленой Денисьевой. Он не может бросить и разлюбить жену, ставшую не только матерью трёх его детей, но и доброй наставницей дочерей от первого брака, а также самым близким по духу другом и советчиком. Но и не ответить на безоглядное в своём самоотречении и страсти чувство молодой, прекрасной девушки он тоже не в состоянии. Пятнадцать лет длится их «любови поединок роковой». Поэт не может и не хочет терять жену, но и порвать с Денисьевой, о которой он написал:

«Как душу всю свою она вдохнула, Как всю себя перелила в меня...» , для него невозможно.

В 1864 году Елена Александровна Денисьева умирает. О том, как и эту трагическую любовь, и смерть любимой пережил поэт, рассказано в гениальных стихах целого Денисьевского цикла.

Во всей этой трагической истории надо отдать должное великодушию Эрнестины Фёдоровны, некогда соперницы первой жены поэта, теперь, сумевшей не только простить мужа, но и дать незаконному сыну Денисьевой и Тютчева - Фёдору право носить отчество и фамилию отца, заплатить все посмертные долги и несколько лет работать над его полным собранием сочинений. Вот, какие строки в феврале 1873 года, незадолго до своей кончины посвятил Тютчев Эрнестине:

Всё отнял у меня казнящий Бог:

Здоровье, силу воли, воздух, сон,

Одну тебя при мне оставил он,

Чтоб я ему ещё молиться мог.

15 июля 1873 года великий поэт - мыслитель, историософ и политический деятель России ушёл из жизни.

Когда мне было лет под сорок, я наконец-то поняла и истолковала стихотворение Тютчева «Silentium!». Уже не один год я работала на радио и считала, что нашла себя. А у журналисте в всегда голова занята очередным материалом. И вот однажды, в размышлении об одном из них, я ехала с работы. И тут в метро, у дверей несущейся электрички, мне вдруг открылись сакраментальные эти строки, пришли нежданно-негаданно, как счастье, как откровение:

Лишь жить в себе самом умей –

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум...

Мир «таинственно-волшебных дум» уже проявился во мне. Он существовал, как новые замыслы, маленькие находки своего видения события - словом, мой творческий поиск. Оказывается, я обрела этот мир, найдя своё место в жизни. Мне уже давно не было скучно с самой собой. Я начинала постигать жизнь, не просто скользя по поверхности, но и заглядывая вглубь. Уже во многом видела мир по-новому и по-другому себя осознавала. Существование моё открылось теперь как непрерывный творческий процесс и поиск. Причём не только в своей профессии, но и в отношениях с людьми, с миром. А разве не это есть осознание себя как человека, в котором уже присутствует «целый мир таинственно-волшебных дум»? Но почему «Silentium!» - «Молчание!»? Да ещё в императиве!

Да, молчи, когда живёшь поверхностными, мелкими впечатлениями и мыслями, когда ты не созрел для понимания чего-то большего. Молчи, береги энергию, чтобы сконцентрироваться и собрать в себе интеллектуально-духовные накопления, твой жизненный и творческий опыт. Молчи, когда тебе нечего сказать! И только тогда, когда появится в тебе этот мир, только тогда пытайся его раскрыть, поделиться с другими тем, что ты нашёл. Так я поняла «Silentium!». Возможно, кто-то истолкует его по-своему, ведь глубина гениального произведения безмерна. С тех пор считаю стихотворение это поэтическим манифестом поэта, призывом к человеку сознать себя как творческую личность. Ведь творчество не только журналистика, это всякое дело, которое ты любишь, ищешь в нём что-то новое, своё. Дело, в каком ты хочешь быть полезным не одному себе, но и другим. Только тогда ты по-настоящему начинаешь сознавать себя в мире и мир в себе.

Когда сочувственно на наше слово

Одна душа отозвалась –

Не нужно нам возмездия иного,

Довольно с нас, довольно с нас.

Ф.И. Тютчев

А сознать себя личностью, полезной другим, это, наверное, и значит, что ты стремишься быть подобием Божиим.