Дельфис

1. Предистория

В семье скромного петербургского врача Марьяна Давыдовича Тумповского было четыре дочери. Жили дружно. Старшая, Лида, дома была заводилой. После того, как гимназия сделала её убеждённой революционеркой, понятно, не по учебной программе, стала заводилой в тайных молодёжных кружках, потом и на рабочих сходках. Для девушек в те времена высшее образование было закрыто. Лида упросила родителей отпустить её для учёбы в Германию, в университет города Фрейбурга. Папа с мамой без колебаний согласились, лишь бы подальше от политики. Ведь своенравная гимназистка уже успела побывать за революционную агитацию в тюремной камере. За границей и состоялась её встреча со Львом Армандом, выходцем из клана Армандов, заводчиков, меценатов, революционеров. Настоящей любви не может помешать различие в политических взглядах. Он придерживался социал-демократической ориентации, она состояла в партии социалистов-революционеров. Они поженились.

В горячие морозные дни декабря 1905 года их квартирка на Арбате превратилась в штаб вооружённых дружин. Во время бегства от налёта жандармов сыну Лидии Марьяновны, семимесячному Дане, отморозили нос и щеки. В детской коляске были спрятаны прокламации. Впоследствии это давало ему повод называть себя участником и одновременно жертвой первой русской революции.

^{Л.Арманд. 1900г.}

Провал революции завершился для Лиды и её семьи эмиграцией в Норвегию, Францию, Италию. Чудом накануне дня казни удалось бежать за границу и младшей сестре Лидии, Лене, приговорённой к повешению за участие в восстании. Но в семнадцатом году они все были снова в Москве и уже действительно вместе с сыном-племянником, без сна и отдыха «делали» своими руками революцию. Свидетели тех дней рассказывают о поразительной способности молодой Лидии держать внимание пёстрой рабочей толпы. Её одухотворённое красивое лицо пылало убеждённостью, понятные крепко сбитые мысли прочно ложились на сердце. «Смотри-ка, баба, а дело говорит», — комментировали слушатели.

Арманд была избрана депутатом Учредительного собрания.

Приход к власти большевиков, разгон демократически избранного собрания стал днём поражения для революционерки. Первое время она на правах «левой» эсерки сотрудничала в газете «Известия», работала в Центросоюзе, но жизнь требовала поиска новых путей. Относительно большевистской диктатуры у Лидии не было сомнений. Ростки антинародной бюрократической машины, построенной на бездуховном материализме, не могли развиться в устойчивую государственную систему. Рано или поздно она должна была рухнуть. Но дожидаться благоприятных времён сложа руки было противно деятельному характеру Лиды. Она знала: не тот победит в войне идей, кто захватит власть, а тот, кто увлечёт людей за собой, заставит их поверить своему видению мира. В первую очередь надо бороться за молодёжь.

От мысли до решения путь короток, ещё ближе от решения до дела. Бедственные дела в стране, отчаянное положение сирот, беспризорных маленьких бродяг подсказали единственное возможное решение: создать детскую сельскохозяйственную коммуну, способную не только учиться и расти духовно, но и содержать себя в голодные годы. Вот он, ключ к грядущему обществу мудрости, о котором тысячелетия назад провозвестили великие восточные мудрецы-риши. В двадцатые годы теософские идеи Е.П.Блаватской, А.Безант получили широкое распространение в нашей стране. Для устремлённой в будущее Арманд вдруг открылось, что и предсказания древних Вед, и пророчество Иисуса Христа о пришествии Царства Божия на Земле не расходятся в главном с идеями социалистического преобразования общества в духе Фурье, Сен-Симона, Маркса. Серьёзное изучение теософии помогло глубже заглянуть в скрытый смысл происходящего перелома, а после Октября — найти энергию для служения тому же Великому Плану, хотя и .на другом поле. Теософское общество, несколько излишне увлекшееся в те времена формалистикой, номенклатурными играми, присвоило Лидии Арманд персональное звание Рыцарь Арджуна. Всё-таки это звучало почётно, хотя сама Лидия об этом не вспоминала.

^{Во дворе флигель — охотничий домик в швейцарском стиле}

Вокруг Арманд собрался небольшой кружок энтузиастов. В промороженной тесной комнатке с азартом обсуждались принципы, которых должна придерживаться будущая коммуна, и, конечно, проблемы бытовые: где достать вконец обесцененных денег, одежды, сельскохозяйственного инвентаря, как получить землю и помещение. В разорённой стране безумных усилий стоило выпросить что-то у государственных образовательных учреждений, у профсоюзных организаций, найти способных помочь доброхотов. Пересмотрели много вариантов помещений и, наконец, в итоге хождения по мукам остановились на домике в бывшем имении Ильино около посёлка Пушкино Московской области. Там же получили небольшой участок земли.

Не легче оказалось прийти к согласию по вопросу «кого брать?» Ясно, что для работы на земле дети моложе 12 лет, в крайнем случае 10 лет, не годились. Но заниматься воспитанием ребят, наугад набранных из моря беспризорных, Арманд тоже не хотела: слишком мало было сил, чтобы заметно снизить их количество. Это задача по плечу государству. А собственную ответственность Лидия Марьяновна чувствовала больше всего перед детьми одарёнными, способными стать духовными лидерами в будущих разворотах истории. Это несправедливо, это аморально — нападали на неё товарищи. Лидию и саму мучили подобные соображения. Надо думать, однако, что в душе у неё, помимо боли за судьбу каждого обездоленного ребёнка, горела мысль о служении ещё не созданной мировой Общине. По её настоянию решили всё-таки отдавать предпочтение подросткам «с огоньком в глазах». Впрочем, жизнь внесла потом много поправок в этот принцип. Среди прочих установок были равноправие педагогов и учеников, самоуправление, труд, искусство и природа как обязательные моменты воспитания, помощь слабым и другие.

Что касается малости сил будущих педагогов, то это обстоятельство не очень волновало. Удачно пущенная волна расходится по воде во все стороны. Кто знает, где, за каким горизонтом она отзовётся прибоем на дальнем берегу.

Ранней весной 1920 года основные формальности удалось преодолеть. По распутице извозчики взялись доставить из Москвы в Пушкино выделенные Губнаробразом детские матрасики, несколько кроватей и ещё кое-какое барахлишко. Коммуна началась.

2. Коммуна

Заметим здесь, что и воспитанники и сотрудники созданной общины называли её школой-колонией или просто — колонией. Тогда это слово не имело теперешнего зарешёточного смысла. Начальное название учебно-трудового заведения — «Ледокол» — не привилось.

Усилиями первых учеников, их было сначала одиннадцать, запущенный нетоплёный дом был приведён в обитаемое состояние. Поджимали сроки полевых работ, поэтому на устройство было отведено всего пять дней. На праздник открытия съехалось много друзей. Не работали, гуляли на солнышке, пели. Всем досталось угощение: по полпирожка из ржаной муки с картошкой. Вечером у камина читали стихи, племянник бывшего владельца имения, верный друг колонии Ростислав Сергеевич Ильин, рассказывал историю усадьбы.

В первое же утро после приезда Лидия Марьяновна собрала учеников и взрослых, все сели и в тишине выслушали отрывок из Евангелия. Что-то торжественное прозвучало на только что снятом с телеги пианино. Несколько минут на обдумывание — и разбежались по делам. Впоследствии эта традиция свято соблюдалась все годы существования колонии. Как удар камертона, утреннее чтение — из Бхагавадгиты, Толстого, Рабиндраната Тагора, всех священных писаний — задавало настрой на целый день.

Тут же, без «разбега» было заложено ещё одно правило жизни в общине. Ребята помчались осматривать дом. Врываясь в комнаты, кричали: чур, я здесь буду жить! Но на собрании им задали вопрос: вы что же, хотите отдать маленьким девочкам и нашим больным тёмные комнаты на первом этаже? Нехотя согласились, что это некрасиво. Однако, первый урок братства остался в сознании.

Коммуна не была частным учреждением. После долгих колебаний Лидия Марьяновна всё-таки зарегистрировала учебное заведение в отделении Наркомата народного образования, хотя это было связано с выполнением поставленных чиновниками требований. Но принцип отбора одарённых детей удалось отстоять. Губнаробраз положил нескольким педагогам кое-какую зарплату и временами позволял «выколачивать» со склада то старые кастрюли, то лопаты, то мешок просяного семени. Сейчас трудно определить, по какому принципу отбирались учителя и служащие, которым государство было готово что-то платить, но в колонии на деле работало значительно больше. Не менее половины зарплаты выдавалось облигациями, которые подлежали погашению через 25 лет или ещё позже. Рабочие отказывались брать облигации, им выдавали чистоганом. Весь остаток «живых» денег складывался вместе, треть из него использовалась на питание, лекарства и затыкание главных «дыр», а остальное поровну делилось между всеми преподавателями. Это был коммунизм, хотя, может быть, его следует назвать первобытным коммунизмом. Личная собственность не возбранялась, но когда на всю колонию существовало всего три пары валенок, они, естественно, в каждый момент отдавались тому, кто работал на морозе или ехал встречать гостей на станцию. Остальные могли посидеть дома или обойтись лаптями. Летом и сама директор колонии ходила по московским учреждениям босиком.

В октябре ходить без обуви уже было холодно, а уборка картофеля задержалась, требовала участия всех свободных ребят. Придумали: в междурядьях постелили солому, на эти утеплённые дорожки перетаскивали на спине разутых младших ребят, которые таким образом включались в сбор урожая.

Трудовой принцип воспитания осуществлялся сам собой, причём физическая нагрузка намного превышала педагогическую необходимость. Попросту говоря, рабочих рук жестоко не хватало. Труднее всего приходилось «старшим мальчикам», которым всего-то стукнуло по 14—15 лет. Им приходилось пахать поле на единственной вначале рабочей скотине, Рыжем, на нём же заготовлять и возить дрова, самим копать погреб под ещё не собранный урожай, складывать печи-времянки и делать много такой же мужицкой работы. Со временем пришлось нанять рабочего, потом ещё двоих, появилась прачка, несколько технических помощников, но это лишь в небольшой степени облегчало самообслуживание. Девочки по очереди дежурили на кухне. Впрочем, случилось и так, что срочно нужно было убирать картошку, а Рыжий был плотно занят на заготовке слег для ремонта дома. Тогда старшая заместительница Лидии Марьяновны собрала двенадцать младших девочек, каждой вручила конец постромки от плуга, так все вместе они заменили коня. Преподавательница вела плуг по борозде, выпахивая картофельные кусты. Педагоги от полевых и хозяйственных работ не освобождались, и даже приезжавшие на время учителя и гости добровольно принимали участие в таких делах, как прополка, заготовка сена и пр.

Большинство колонистов и их старших товарищей впервые сталкивались с крестьянским ремеслом. Им надо было учиться всему: как держать грабли, жать серпом хлеб, не говоря о таких тонкостях мужицкой науки, как определение сроков посева пшеницы и посадки картофеля. Жизнь — лучший педагог в таких случаях, но на первых порах несколько стартовых лекций по агрономии прочёл Ростислав Сергеевич, о котором уже упоминалось. Он же помог колонии инвентарём, посевным материалом и просто продуктами.

Коммуна управлялась общим собранием. Например, приём новых учеников осуществлялся после месячного испытательного срока, большинством голосов собрания. Оно же приняло решение о переезде на третьем году жизни колонии в новое место, имение Тальгрен. Преподаватели не имели никаких преимуществ при голосовании. Даже официальный директор, Лидия Марьяновна, не позволяла себе выговаривать какие-то особые права, она наоборот, подчёркивала свое равенство со всеми остальными. Но, конечно, существовало естественное право её авторитета, её широкого понимания каждой частной проблемы, её опыта. Если добавить сюда её умение бесконечно терпеливо, доступно и просто излагать свои соображения, то нетрудно понять, почему за всё время между ней и собранием ни разу не возникло неразрешимых противоречий. Хотя попытки бунта всё-таки были.

Управление повседневными делами (по нашей терминологии — исполнительная власть) осуществляли два избранные собранием из состава учеников комитета, Сельхоз и Домхоз. Названия примерно очерчивают круг их обязанностей, состоявших в основном в распределении людей на дневные работы. При этом, как и в остальном, фантастическим образом удавалось сохранять принцип добровольности, действуя лишь убеждением, а главное, собственным примером. Даня, председатель Сельхоза, неизменно брался за самые трудные и грязные работы, затыкая собой все «дыры».

Отдельно от этих общественных организаций существовал педагогический совет. Одна из старших учениц в минуту язвительного раздражения заметила, что там «за нашими спинами» решается судьба воспитанников колонии. Лидия Марьяновна немедленно прореагировала, настояв на присутствии представителя учеников на каждом заседании педсовета. Смущённые школьники отнекивались, но у Арманд обратного хода не было.

3. Учёба

Одним из требований, поставленных Губнаробразом, было обучение колонистов по стандартной программе, спущенной всем советским школам. Это было условием допуска ребят к выпускным экзаменам на получение аттестата зрелости. Но никакого принуждения применять не пришлось. Странная закономерность: чем труднее даётся учение, тем оно желаннее. Детей не надо было уговаривать, даже не надо было поощрять отметками. С большой неохотой постановили прекратить занятия на лето, поскольку и без уроков весь световой день был расписан на неотложные дела. Но уже во время уборочной кампании, а она как назло затянулась, то и дело слышались вздохи: ну когда же начнётся школа. И при первой возможности схватились за учебники. Получилось две группы, старшая и младшая, не возбранялось по своей инициативе изучать дополнительные предметы. Среди обязательных была политэкономия, в том числе политэкономия социализма, к ней — неплохо написанный учебник Бухарина. Но и здесь давления на учеников не было. Детям разрешалось не только заучивать, но и обсуждать учебные предметы, и при таком условии все они становились интересными. Предлагалось на выбор или одновременно изучать три иностранных языка: английский, французский и итальянский (так подобрались преподаватели). Сверх обязательной программы Лидия Марьяновна взялась преподавать историю религий и историю утопий, от Кампанеллы до Богданова. Утопии Маркса тоже уделялось место, разбирались как положительные моменты в ней, так и промахи. Идея состояла в том, чтобы из сравнения вариантов человеческого мировоззрения, идеалов и ошибок, проектов устройства общественной жизни ученики смогли выбрать свой путь, цель, к которой следует стремиться.

Не всё, что хотелось узнать и освоить, укладывалось в учебную программу. На такой случай существовали всевозможные кружки и дополнительные занятия. Три учителя преподавали музыку, к старенькому пианино ребята записывались в очередь. От завтрака до вечернего отбоя отдыха инструменту не было. Песни сопровождали всю жизнь колонистов. Под песню веселее работалось на воздухе, быстрее шло дежурство на кухне или такие дела, как переборка гнилой картошки. Порой пение вытеснялось подходящими к случаю играми: в слова, на внимание. Внимание уплывало в поднебесье, его приходилось возвращать к злополучной картошке.

Под руководством преподавательницы искусств Веры Павловны ребята с удовольствием занимались пластической гимнастикой, несмотря на ежедневную немалую физическую нагрузку. Литературный кружок стал выпускать ежемесячный рукописный журнал «Молния» тиражом в один экземпляр, собрали альманах из поэтических и прозаических опытов колонистов, иллюстрировали его работами кружка рисования. Постоянно любители драматического искусства репетировали очередную постановку. Там были классические произведения вроде «Снегурочки» Островского, «Двенадцатой ночи» Шекспира, было шуточное переложение «Фауста» Гёте, но наибольший восторг зрителей вызвала фантазия собственного сочинения о войне с использованием уже известной тогда атомной энергии, которую объявили человечеству «нимфозории» — бактерии. Любителей шахмат увлёк за собой Юлий Юльевич Лурье, теософ, студент-химик. Он преподавал математику, а также ухитрялся без колб и препаратов вести уроки химии и, по свидетельству учеников, объяснял вполне понятно. В ответ на пожелания колонистов он организовал кружок изучения произведений писателя Метерлинка (вспомните «Синюю птицу» во МХАТе, в театре Сац). Это было увлекательное занятие, заставлявшее ребят по-новому, глубоко осмысливать окружающую жизнь.

Среди кружков один — для старших ребят — особенно был необычен. Назывался он «Обещаю». Ученики прочитывали отрывок из книги Д.Кришнамурти «У ног Учителя». Обдумывали, обсуждали при участии Лидии Марьяновны. Пробовали применить к жизни, лично к себе, к отношениям с окружающими. На следующем занятии делились удачами и неудачами. Наверно, немалый требуется талант от руководителя, чтобы сделать такие занятия содержательными, интересными и избежать привычного морализаторства.

Довольно долго в колонии существовала скаутская дружина. Учились вязать узлы, в походе разводить костер при любой погоде, усваивали скаутские нормы морали.

Инициатива в отношении занятий искусством, наукой в коммуне поощрялась. Жадность учеников ко всякому учению встречала не меньший энтузиазм со стороны педагогов.

4. Учителя

Загородное положение школы-колонии создавало большие трудности для преподавателей. Каждая поездка из Москвы в Пушкино на паровике, ходившем без расписания, в неотапливаемых зимой вагонах, была событием, а для пожилых людей — подвигом. Потом в любую погоду надо было пройти четыре километра пешком. После переезда в новое помещение расстояние это увеличилось до двенадцати километров. Для кого-то эти условия стали непреодолимым препятствием. Отказаться от преподавания пришлось, например, Софье Васильевне Герье, руководительнице Теософского общества. Другие мужественно преодолевали препятствия, регулярно приезжали, чтобы вести занятия. Некоторые вырывались раз в неделю, в две, как Сергей Викторович Покровский, увлечённый своей биологией и увлекавший ребят. Тогда непрерывно шли его уроки, а другие отодвигались. На целых полгода покинула ради колонии родной Киев теософ Ефросинья Александровна Спицына. Она взяла на себя уроки географии, химии, естествознания.

Заниматься историей согласился Данин отец Лев Эмильевич Арманд. Он жил с новой семьёй в крайней нужде. Философ, учёный академического склада, совершенно не приспособленный к практической деятельности, он ежедневно выслушивал дома поток унизительных обвинений в неспособности содержать жену и дочь. Поэтому даже те гроши, которые доставались преподавателям от щедрот Губнаробраза, были для него поддержкой. Но в колонии не оказалось учебников по истории. В очередной раз Лев Эмильевич привёз пять купленных на свои деньги книг.

Подбор преподавателей из числа единомышленников вовсе не был правилом для Л.М.Арманд. Наоборот, она стремилась дать воспитанникам возможность сравнить самые разные мировоззрения для самостоятельной выработки жизненной позиции. Две учительницы в колонии исповедовали марксистские взгляды, вели там беседы толстовцы, христиане. Естественно, в последующих обсуждениях Лидия Марьяновна деликатно вносила свою корректировку, если ученики слышали что-то совсем несообразное.

Конечно, душой, вдохновителем коллектива педагогов была сама директор колонии. Когда намечался прорыв в учёбе, она, сверх обычных, бралась за уроки литературы, иностранных языков, совмещая их со всеми остальными нагрузками. И всё-таки не учёба, а воспитание были в центре её внимания. Разрешение конфликтов между учениками, жалобы на отдельных преподавателей доверялись ребятами только ей. Сколько такта требовалось, чтобы объяснить обиженной девочке или мальчику, что учитель — тоже человек, со своими недостатками, что он имеет право ошибаться, но зато посмотри, сколько сил он отдаёт колонии. В конфликтных ситуациях для Лидии Марьяновны не существовало выбора между учительской солидарностью и честностью перед воспитанниками: последнее всегда было на первом месте.

Каждый вечер она не ложилась спать, прежде чем не обойдёт всех детей, не пожелает им всем спокойной ночи. Порой мятущимся молодым душам требовалось немедленно излить свои терзания, доверительный разговор затягивался за полночь. После обхода Лидия Марьяновна каждый вечер записывала дневные события в дневник, потом медитировала. Летом в три часа утра уже надо было будить косцов, на сон оставался лишь хвост ночи. Здоровый мужчина не выдержал бы и нескольких дней такого режима, но её совсем-таки не богатырский организм целиком был подчинён воле.

На первых порах каждый ученик, как и в наше светлое время, останавливался перед любой обязанностью с вопросом: «а почему я, почему не другой? ». У Арманд правилом жизни было «а почему не я?». И она бралась за чистку общественного туалета, выносила горшки, с вёдрами шла за водой к пруду. Увидев, ребята отбирали у неё вёдра.

В колонии учился собственный сын Лидии Марьяновны. К нему она предъявляла особенно строгие требования, порой даже несправедливо. Дане поручались наиболее трудные задания. Он первым из мальчиков освоил конную пахоту, косьбу, ремонтировал двадцатиметровый колодец. Однажды она услышала, как он, вернувшись с поля позже всех, проглотил свою порцию овсянки и со вздохом заметил: «теперь бы ещё поужинать». Дежурная сжалилась: «ну, возьми из завтрашней кастрюли». Мать набросилась на мальчика с упрёками: «почему тебе, чем ты лучше других?» и быстро ушла, тайком вытирая слёзы.

Наказаний для учеников в арсенале Арманд не существовало. Бывало, подсядет к провинившемуся, обнимет за плечи: «ну что, опять с собой не справился?». Он поникает головой: «я уж и сам думаю».

5. Гости

Как-то в колонию в отсутствие Лидии Марьяновны попросилась переночевать простая бабёнка в платочке. Её накормили, уложили спать. Наутро выяснилось, что это старинная знакомая Арманд народная артистка Ольга Эрастовна Озаровская. Её профессией было рассказывание былин и сказок народов Севера. Мастерски разыграв странницу, она проверила на себе гостеприимство общины. Зато следующий вечер был полон рассказов о путешествиях по пинежским далям в поисках стариков-сказителей, искусство которых она тут же демонстрировала заворожённым слушателям. Потом её визиты в колонию не раз повторялись.

Коммуна была открыта для всех, кто приходил с открытой душой. Домхоз назначал дежурного по гостям. На нём лежала забота не только развлекать приехавших, но и накормить, устроить на ночь, если надо, — привезти-увезти. Как-то в первый, особенно голодный год, встал вопрос, не слишком ли дорого обходятся нам визитёры. Даже лишняя порция мороженой картошки была чувствительной для колонии. По существу на обсуждение был поставлен принцип: что важнее, собственный желудок или бескорыстие в отношениях с гостями. Не без влияния Лидии Марьяновны постановили денег с приезжих всё-таки не брать. Лишь иногда, узнав о желании приехать, будущему гостю деликатно подавали мысль что-нибудь прихватить с собой. О принятом решении потом никогда не раскаивались.

Бывали, конечно, промахи. Например, заявлялись фанатичные сектанты из общины Толстого и начинали назойливо проповедовать свою аскетическую мораль. Слушать их было тягостно. Но если уж подсчитывать убыль-прибыль, то чаще гостеприимство окупалось сторицей. Гости были связью с внешним миром, многих ждали с нетерпением. У каждого требовали: «что расскажете?». Вечер проходил в воспоминаниях у камина, вопросах, рассуждениях о жизни, случались и художественные выступления, концерты классической музыки, если приехавший был музыкантом.

^{Лидия Марьяновна Арманд с воспитанниками}

Появилась в колонии Анна Николаевна Шарапова, Член Международной Ассоциации Эсперантистов, участник международных конгрессов. Она сумела передать ребятам интерес к международному языку мира, после чего сама и преподавала его. А заодно и другие иностранные языки. Но повальное увлечение языком эсперанто наступило после посещения колонии Василием Ерошенко, слепым учеником Анны Николаевны. Несмотря на отсутствие зрения он объехал полмира, больше всего путешествовал по странам Азии: Бирме, Таиланду, Цейлону, Индии, Китаю. Поражало то, что ему не требовался ни поводырь, ни переводчик. Международное братство эсперантистов передавало его с рук на руки, обеспечивая ночлегом, заработком, помогая издавать увлекательно написанные Василием книги. Он занимался за границей переводами, читал в Китае лекции, впрочем, в итоге был выслан гоминдановцами как «агент коммунистов». Зрячие европейцы, рассеянно путешествующие по свету, по .словам Ерошенко, не видели малой части того, что видел он, слепой. В могуществе языка эсперанто несколько коммунаров скоро убедились, приехав на конференцию эсперантистов, в то время ещё разрешавшуюся, в Москве. Возможность не только понимать, но и самим разговаривать на серьёзные темы с немцем, итальянцем, японцем, португальцем выглядела как открытие, как чудо.

В гостях в Пушкино побывала народная артистка Малого театра Надежда Александровна Смирнова, одна из руководительниц Теософского общества. Величественная, царственного вида женщина, она оказалась очень простой и душевной в обращении. В московской квартирке, где они жили вдвоём с М.М.Блюменталь-Тамариной, не раз потом колонисты сидели за чаем.

Запомнились и приезды немножко таинственного писателя-богоискателя Михаила Васильевича Муратова, обладателя тихого голоса и какой-то необычайно доброй улыбки. Тихий голос завораживал увлекательными рассказами, воспоминаниями о многочисленных встречах во время странствий, хотя о себе говорить Михаил Васильевич как-то стеснялся.

Приходилось ученикам и самим бывать в детских общинах, которых тогда возникло довольно много. Среди них были колонии с высокой духовной направленностью, например, колонии трезвенников, толстовцев, образцовый коллектив известного педагога профессора Станислава Теофиловича Шацкого. Были и отрицательные примеры. Вернувшись из расположенной неподалеку колонии, куда ездили по делу, ребята с удивлением рассказывали, что там не только не пригласили к обеду гостей, но и своих учеников, уезжавших в этот день, досрочно сняли с довольствия и оставили голодными. Страшную историю о другой колонии поведала воспитательница, которую подростки с топорами и ножами преследовали в лесу, стремясь отомстить за суровый выговор. Спас её проезжавший крестьянин, закопав в возу с сеном. Рассказывали об общине, где преподаватели избили учеников, за что те связали главного обидчика и всем скопом повесили его. Всё это тоже была школа для коммунаров, такая же беспощадная, как сама жизнь.

Наведывались в коммуну и гости иного сорта. Появились как-то люди в галифе и принялись перетряхивать пожитки в поисках, как мы бы теперь сказали, компромата. В первый раз это произвело потрясающее впечатление. Очевидно, кто-то «настучал». Впрочем и чекисты были удивлены тем, что их накормили обедом, они даже не очень усердствовали с обыском. Ничего не нашли, что искали, лишь к большому огорчению Лидии Марьяновны унесли тетрадку её дневников. Потом, во второй и третий раз, товарищи из «органов» уже вызывали не больше раздражения, чем комнатные мухи.

Не дремал и другой «глаз», нацеленный из ведомства народного образования. Там возникло устойчивое мнение, что с «поповским гнездом» пора кончать. Чтобы получить зацепку, отправили в колонию ревизию. Как всегда, прибывших встретил дежурный по гостям, провёл по комнатам, познакомил с занятиями в классах, с работой в поле, пригласил, естественно, к столу. Вечером драмкружок показывал какой-то спектакль, пели, затеяли танцы. Беседы наедине с директором школы, с преподавателями, отдельными учениками ничем не помогли бедным ревизорам. Придраться было не к чему. Учёба, работа, взаимоотношения в коллективе — всё было несравнимо выше, чем в массе других колоний. Вопреки полученной «сверху» инструкции резолюция комиссии гласила: закрытию не подлежит. Наоборот, пришлось образовательному ведомству подкинуть коммуне кое-какую материальную помощь. Справедливости ради следует заметить, что в тот раз с комиссией приехал профессор Шацкий, друг колонии. Но потом ещё три рейда таких гостей пережила колония, все с одинаковым результатом. Ликвидировать её удалось лишь после того, как очередной заведующий Губнаробразом заявил: «Я к ним не поеду. Закрою в Москве».

6. Ухабы

А пока коллектив жил своими радостями и бедами. В то время как страна вылезала из голодных лет, отъедалась в НЭПовских ресторанах, колония лишь ненадолго на третьем году своей жизни могла отказаться от хлебной нормы. Невиданно! За обедом хлеб лежал на столах и дежурный не заботился о том, что может не хватить по куску на человека. Секрет заключался в том, что пришло много продуктовых посылок, часть из них из-за границы, большинство от теософов, друзей Лидии Марьяновны. К сожалению, их ненадолго хватило.

При такой жизни не переводились в колонии болезни, желудочные, простудные. Досаждали фурункулы. Старенький отец Лидии Марьяновны умело вскрывал их, потом и сами ребята научились. Как-то рабочие-строители занесли в коммуну чесотку. Даже такую неприятность превратили в игру. Руки заболевшим мазали мазью, сделанной из дёгтя, надевали на руки чулки и запрещали к чему-либо прикасаться. Младшие девочки, прозванные «полосатыми», ходили с поднятыми руками, изображая собачек на задних лапках.

Но пришла настоящая беда. Свалилась Лидия Марьяновна с диагнозом брюшной тиф. Увезли в Москву, в больницу, в тяжёлом состоянии. Как-то сразу обнаружилось, что заменить её некем. Приближалась зима, с ней миллион забот об утеплении дома, организации учёбы, снабжения зимней одеждой. Ещё не убрана была картошка. По колонии гуляли болезни. Срочно выписали из Петрограда младшую сестру Арманд — Маргариту, поэтессу. Но она оказалась совершенно неприспособленной вести организационные дела. Среди воспитателей, части колонистов и родителей родилось предложение: закрыть колонию, всё равно не выживем. Закрыть на время, потом, когда Лидия Марьяновна поправится, — восстановить. Большинство было за такое решение. Молчали лишь младшие девочки — им некуда было уезжать, и группа старших ребят. Они понимали, что созданное с неимоверным трудом живое тело коммуны разрушить просто, а восстановить уже едва ли удастся. «Не мы колонию организовали, не нам её и закрывать. Как хотите, а мы остаёмся». И остались. Фактически руководство легло на мальчишеские плечи Дани, председателя сельхоза, пятнадцатилетнего капитана. С ним школу выживания в ненастные месяцы проходило несколько старших мальчиков и «полосатые», остальные разъехались. Сжав зубы, колонисты, как могли, управлялись с полевыми работами, с ремонтом дома, держали «оборону». Когда вернулась остриженная, совсем ещё слабая Лидия Марьяновна, её трудно было узнать. Понемногу собрались и рассеявшиеся «ликвидаторы». Сражение было выиграно.

Непросто складывались отношения коммуны с соседями-мужиками. В отличие от помещичьего сына Ильина они видели в детях только конкурентов. Потребовали отдать им землю, выделенную Райсоветом школе-колонии. Подали в суд, кусок и без того скромного надела оторвали-таки в пользу деревни. Но злобы от этого не убавилось. Грозили: «всё равно урожай не соберёте». Смысл угроз стал понятен, когда осенней ночью вспыхнули необмолоченные снопы, сложенные для просушки на террасе. Дежурная, сторожившая лошадь, успела заметить две скрывшиеся в темноте фигуры. Хорошо взялась гореть солома на деревянном полу деревянного дома. Коммуна поднялась как потревоженный улей, впрочем, паники не было. Немедленно организовали передачу воды в вёдрах по цепочке из пруда, граблями и вилами растаскивали горящие охапки ржи. Надо было видеть, как слаженно действовал коллектив. Все понимали, что спасают своё будущее, свою колонию.

С огнём удалось справиться. Как справиться с утробной враждой крестьян? Не по обязанности, а по зову сердца старенький врач колонии бесплатно лечил жителей окрестных деревень. Родилась идея организовать начальную школу в деревне. Школы не было, ребятишкам приходилось во всякую погоду ходить в село. Преподавать в школе могли не только воспитатели, больше всего сама Лидия Марьяновна, но и старшие девочки, заодно получая педагогическую практику. Однако главной задачей школы было установить мир между самими мужиками. Давняя вражда между жителями деревень Жуковка и Вынырки перешла в кровную месть наподобие испанской вендетты. Побоища между парнями нередко кончались похоронами одного из них. По примеру взрослых воевали между собой и школьники. Поэтому занятия начались с подписания «Акта мира и дружбы». На большом листе бумаги было написано, что драться стыдно и что все споры отныне будут решаться путём мирных переговоров. Нижняя часть листа покрылась каракулями ребячьих подписей. Интересно, что соглашение повлияло и на отношения между взрослыми. По крайней мере за всё время существования колонии «вооружённых конфликтов» больше не было.

Когда в последний год у коммуны появилась конная жнейка, Даня после уборки своего урожая скосил крестьянам их рожь. Посмотреть на чудо механизации сбежались стар и мал.

Приходилось терпеть не только от внешних недругов, но, к сожалению, и от своих. Два мальчика, в разное время принятые в колонию, обласканные, не прижились и ушли. Один ушёл, чтобы ночью привести с собой парней из деревни и вытащить из кладовой дефицитную зимнюю одежду. Другой прихватил с собой продукты.

Первая Российская сельскохозяйственная выставка проходила на территории нынешнего Парка культуры и отдыха имени М.Горького. МОНО¹ получил право участвовать в ней и выделил площадь в 1 квадратный метр стенда Пушкинской опытной школе-колонии (это было официальное название коммуны Арманд). Колонисты серьёзно готовились к выставке, ребята с золотыми руками изготовили макеты действующего чигиря для подъёма воды из колодца, сторожки на сваях оригинальной конструкции, обширного овощехранилища. Нарисовали графики урожаев полевых и огородных культур. Правда, в отделе народного образования забыли о выставке и о данном колонистам обещании. Поэтому делегату от колонии пришлось перелезть на территорию парка через острия чугунного забора и тем же путём доставить в картофельном мешке экспонаты, а площадку на выставочном столе захватить самовольно. Но стенд удался, посетители останавливались, удивлялись: «неужели дети всё сами сделали?». Наградой ребятам была грамота, присуждённая выставкомом.

Сущим наказанием для колонии оказалась Тоня. Её взяли уже двадцатилетней девушкой исключительно из-за того, что, по её словам, ей негде было жить, выгнали из дома. При этом отец её, петербургский профессор, здравствовал, но с дочерью не желал иметь дела. Она сказалась больной, была освобождена от работы и получала дополнительное питание. Объектом своих вожделений Тоня избрала Лидию Марьяновну, из которой попросту высасывала жизненные силы. Это достигалось путём многочасовых излияний, сюсюкающих объяснений в любви, перемежающихся с истериками, с битьем посуды, катанием по полу и оскорбительными выкриками. Были случаи, когда Лидия Марьяновна звала на помощь: воспитанница душила её или пыталась скинуть с балкона. Потом — отрезвление, раскаяние, поцелуи. Впрочем, девушка как-то призналась, что действовала в полном сознании. Она не захотела жить с подругами и потребовала права переселиться в комнату к директору колонии. Скоро ей понадобилось считать себя её дочкой. По утрам она не вставала с постели до полудня, ночью не спала и не давала спать другим. Всё это тяжело сказывалось не только на здоровье Лидии Марьяновны, которую мучили мигрени, но и на настроении всей колонии. Тем не менее, Арманд не использовала свою власть для пресечения прихотей ученицы и на собраниях противилась советам сдать её в психиатрическую больницу или избавиться как-то иначе. Внутренний голос говорил ей, что Тоня — её карма и она не имеет права отсылать её. Впрочем, когда попытки всё-таки были предприняты, из этого ничего не вышло. В швейной мастерской, в церковной общине, в любом коллективе, куда её пытались пристроить, Тоня немедленно портила со всеми отношения и через неделю возвращалась в колонию. Эта свинцовая туча висела над общиной до самого её закрытия.

О закрытии колонию предупредили заранее. Чтобы вспаханная земля не простаивала, мудрое решение власти гласило: провести посевную, дождаться осени, убрать урожай, сдать его, куда укажут, а затем убираться самим на все четыре стороны. Этика колонии требовала, чтобы и это распоряжение было пунктуально выполнено. А чтобы самим не остаться без всего, пришлось негласно обработать ещё несколько десятин земли на стороне, в толстовской общине у Нового Иерусалима, так что осенью каждому колонисту досталось по мешку картошки.

Встал вопрос об аттестатах. В основном ребята были хорошо подготовлены, но в программе девятилетки (средней школы) и семилетки, присланной из МОНО, были и новые предметы, которые пришлось срочно подгонять. В июле приехали трое, мрачно настроенных против колонии. Для начала высказали недовольство, что им не приготовили пива и табаку. Спать в лучших кроватях общины им было жёстко. На экзаменах открыто выражали презрение к подготовке учеников.

Кто была Екатерина Вторая?

Русская императрица.

Неверно. Продукт среды.

Уехали, не сообщив результатов. Но через месяц молчания МОНО всё же прислало всем сдававшим аттестаты об окончании школы, правда, без указания отметок.

Лето прошло в хлопотах по устройству учеников. Младшим надо было доучиваться в других  колониях, старшие хотели кто в ВУЗ, кто в техникум, кому нужно было подыскать работу. Наркомпросовские чиновники, если занимались вопросами распределения, то совершенно формально, не считаясь с желаниями учеников. На перевозку вещей колонистов, на аренду углов для тех, кому было негде жить, требовались деньги. И тут, как в сказке, помощь пришла прямо с неба. Один из предков Армандов когда-то вложил средства в строительство железных дорог в Алжире. Потомки экспроприированных владельцев наняли в Париже адвоката, и он отспорил право на возвращение этих денег наследникам. Советское правительство поставило грабительские условия, забрав львиную долю себе, но бившиеся в нужде люди были рады любой крошке. Среди наследников оказался Даня. На чёрном рынке у Ильинских ворот он разменивал доллары на рубли и пускал их на неотложные нужды колонистов. Себе позволил оставить лишь небольшую сумму на то, чтобы съездить навестить старую няню в глухой деревне Ленинградской области. Его собственное богатство после ликвидации колонии состояло в колуне, которым он пытался зарабатывать на жизнь, предлагая по дворам свои услуги.

В октябре 1924 года колония перестала существовать.

7. Волна

^{Рис. одного из воспитанников}

Всего несколько лет оставила жизнь Лидии Марьяновне после завершения главного её дела — колонии. Советская власть не простила Арманд ни эсеровского, ни теософского прошлого. Она была арестована и умерла в ссылке в 1931 году. Её сын отсидел свой срок за отказ от военной службы, он ко времени призыва в армию стал убеждённым пацифистом. Вернувшись, Даня яростно взялся за учёбу. Ещё двое ребят стали жертвами коммунистического террора, оттуда уже не пришли. Жизнь раскидала колонистов кого куда. Вырос ли из них хоть один пророк, вождь, властитель человеческих дум, как мечталось создательнице Пушкинской коммуны? — Не вырос. Да это и невозможно было в те времена, когда главной заботой садовника было подстригать под один уровень каждый высунувшийся из общего ряда цветочек. Когда даже за хранение дома дневников колонии можно было заплатить головой. На случай налёта людей в галифе рукописи Лидии Марьяновны были замурованы в кирпичную стену дома в полуподвальной квартирке, между прочим, на Лубянской площади. После триумфальных лет индустриализации, после войны, реконструкции и разоблачения сталинского режима полуистлевшие листки рукописей извлекли. Почти все записи удалось восстановить. По ним, а больше по живой памяти сын Лидии Марьяновны написал книгу, художественные достоинства которой пока оценили лишь близкие друзья и родственники. Книга всё ещё ждёт своего спонсора.

Седые колонисты собирались, делились воспоминаниями, пока было кому делиться. На редкость жизнерадостный народ были эти питомцы Лидии Марьяновны, хотя каждый выпил свою чашу, одна горше другой. И всё-таки что же, вместе с ними так и ушла идея общины, объединённой высоким духовным устремлением? — Не ушла.

Существует в наши дни в оставленной жителями тверской деревушке община, воспитывает сирот и детей, брошенных родителями. Новому времени — новые песни, пусть даже прослушивается в них старый мотив. Здесь не идёт речь об одарённых детях. Наоборот. Детский дом предназначен для реабилитации детей, на которых взрослые успели поставить штамп «слаборазвитые». У родителей, которые беспробудно пьют, или у воспитателей, заранее определивших неполноценность своих подопечных, разве могут быть не слаборазвитые дети? Но в то же время десятилетний опыт Тверской коммуны уже показал, что даже молодые люди, отчаянно отставшие по арифметике и грамматике от сверстников, могут найти своё место в обществе, с пользой работать и радоваться жизни. И глухонемой юноша-олигофрен с явным удовольствием трудится на переноске грузов, чистке конюшни, везде, где чувствует себя полезным. Что касается «огонька в глазах», то не раз взгляд пришедших из казённых детских домов подростков сверкал холодной сталью, непонятной злобой, летел неудержимый мат. Любутка — так называется община — терпеливо этот огонь гасит. Глядишь, и вспыхивает совсем другое пламя. Когда, например, подросток подбирает на пианино Лунную сонату Бетховена, когда в восторге скачет без седла на коне, когда читает рассказы Джека Лондона или изучает систему зажигания трактора.

К чему этот рассказ? — Коммуну организовала вместе с верной помощницей и подругой внучка Лидии Марьяновны, Алёна, Елена Давидовна. Не тут ли ударилась о берег запущенная в годы военного коммунизма волна? По числу препятствий, которые ставит благородной инициативе сегодняшняя жизнь и нынешняя власть, разница с двадцатыми годами невелика. Как и во времена Пушкинской колонии, нынешняя коммуна держится бескорыстной работой энтузиастов, помощью друзей, в том числе и единомышленников за границей. Регулярная материальная поддержка антропософов, идущая из Германии, — главный источник существования общины. Своё хозяйство: две коровы, две лошади, огород помогают сводить концы с концами. Коммуна открыта, она собрала вокруг себя широкий круг активно сочувствующих, приезжающих и работающих хороших людей, больше всего — молодёжи. Не они ли понесут следующую волну, заряженную идеей человечного отношения к человеку? Не рыночного, человечного.

Особо интересующимся для справок

Центр реабилитации детей-сирот и инвалидов «Любутка» имеет почтовый адрес: 172817, Тверская область, Андреапольский район, с.Спиридово. Арманд Елена Давидовна. Но расположен он не там. Без предупреждения советую не приезжать. Едва ли доберётесь. Пишите.