Дельфис

Москва, март 2002 года

Осенью 1978 года я была в научной командировке в Индии. К тому времени у меня сложилось твёрдое убеждение, что единственный, кто скажет, как мне жить, был Святослав Николаевич Рерих. Посещение г. Бангалора было запланировано мною заранее, и в октябре я провела там восемь счастливых дней, почти ежедневно бывая у Святослава Николаевича и Девики Рани. Там я познакомилась с Адити Васиштхой – директором школы им. Ауробиндо Гхоша. С ней мы подружились, много беседовали о жизни, была у неё в гостях и в школе.

^{Около библиотеки М.Светлова. Слева направо: М.Ф.Дроздова-Черноволенко, Н.А.Тоотс, М.Н.Егорова, Е.М.Егорова}

На мою просьбу связаться с кем-либо из рериховцев (кроме Л.В.Шапошниковой) С.Н.Рерих дал мне адрес Павла Фёдоровича Беликова. Переписка, а затем и встречи с ним у нас дома ввели меня в круг забот рериховцев. П.Ф. подарил нам с Леной [Е.М.Егорова – дочь М.Н. – Ред.] три книги Учения Живой Этики первых рижских изданий, но посоветовал всё же обратиться за материалами к Людмиле Васильевне Шапошниковой. Со времени встречи с Л.Ш. (очень настороженной с её стороны тогда, ещё до моего отъезда в Индию) отношение моё к ней изменилось и стало самым сердечным.

Я не буду описывать подробности усилий, связанных с созданием Комиссии по наследию Н.К.Рериха по инициативе П.Ф.Беликова, Л.В.Шапошниковой, В.П.Князевой, Е.В.Шевелёвой и других. Душой всех этих усилий был конечно, Павел Фёдорович. История создания этой комиссии опирается на документы, в том числе и на те, что имеются в моём архиве (копии писем министру культуры П.Н.Демичеву, В.Шапошникову в ЦК КПСС и др.). Упомяну только, что весной 1979 года у нас с Л.Ш. утвердилась идея создания музея Н.К.Рериха. Мы были у Е.М.Примакова (он тогда являлся директором ИВ РАН¹), который с готовностью поддержал эту идею; при нас позвонил в редакцию «Литературной газеты» и договорился с А.Чаковским [главным редактором. – Ред.] о публикации письма-обращения от имени представителей интеллигенции.

Л.Ш. уехала в Индию, а я, по согласованию с П.Ф., собирала подписи под составленным нами обращением. Первая подпись была академика Б.С.Соколова. Поначалу его доброжелательное отношение к этой идее окрылило, но с другими было сложнее: писатель Л.Леонов отказался, историк искусства В.С.Кеменов – тоже (впоследствии, правда, он изменил свою позицию), академик Е.К.Фёдоров (председатель Советского комитета защиты мира) всё тянул и тянул.

Но главное – изменились обстоятельства. После приезда Павла Фёдоровича из Новосибирска² отношение его к созданию музея стало иным. (Валентин Митрофанович Сидоров также поддерживал его в этом.) Он считал нужным продолжать хлопоты именно о комиссии по наследию, а вопрос о музее отодвигался на второй план. К тому времени в Государственном музее искусства народов Востока (ГМИНВ) был создан Кабинет Н.К.Рериха. У нас же, в Институте востоковедения РАН, разговоры о всякого рода искажениях и раздорах среди рериховцев Новосибирска дошли до Примакова (после разговора П.Ф. с Г.Г.Котовским, тогда заведующим отделом Индии), и о поддержке наших усилий с его стороны уже речи не было.

А время шло, и я не могу не вспомнить о чувстве радостной благодарности ныне покойному В.М.Сидорову за его публикацию «Семи дней в Гималаях» (журнал «Москва», №8, 1982 г.) и, что важно, с фрагментами записей бесед с Учителем благословенной Конкордии Евгеньевны Антаровой. Тогда, вместе с его заметками о пребывании в Индии и беседах со Святославом Николаевичем Рерихом, эта публикация была важным событием для многих, событием, приблизившим внутренний мир индийцев к нашим душам. И, наверное, впервые в нашей печати так свободно и открыто говорилось о многом сокровенном, исходящем от Учителей Света <…>.

После торжественного празднования 110-летнего юбилея Н.К.Рериха и 80-летия С.Н.Рериха по рекомендации Л.Ш. я стала членом Комиссии по культурно-художественному наследию Н.К.Рериха. Её председателем был Борис Сергеевич Угаров – тогда президент Академии художеств; Ростислав Борисович Рыбаков был заместителем председателя этой комиссии; заседания её проходили в Кабинете Н.К.Рериха, в Музее Востока. Это был своеобразный центр актива рериховцев, всей работой которого руководила О.В.Румянцева. Ныне, пользуясь случаем, хочу сказать слова признательности и благодарности ей за её многолетнюю бескорыстную и самоотверженную деятельность во благо идей Рерихов и рериховского движения.

^{Государственный музей Востока. Комиссия по наследию Н.К.Рериха. В центре сидят С.Н.Рерих и Девика Рани-Рерих}

Одним из почётных участников этих сборов в музее был замечательный художник-космист (группы «Амаравелла») Борис Алексеевич Смирнов-Русецкий. Все люди там были особенными, но меня удивляло, что, несмотря на перестройку, инерция прошлых, очень осторожных подходов в отношении пропаганды именно наследия Рерихов была очень сильной: о художественном творчестве Н.К.Рериха читались лекции, готовились издания, а об Учении Живой Этики и особой роли Е.И.Рерих почти не упоминалось. Хотелось же более активных, а главное, более свободных форм деятельности в плане популяризации идейной значимости всего творчества Рерихов. Эти стремления отвечали духу перестройки, становления нового гуманистического мышления, освобождённого от ограничений тоталитаризма.

Надо сказать, что тогда же, в 1987–1988 годах, мы с Леной, Света Рыкова [китаистка и давний друг из нашей группы (без Л.Ш.)], а также математик Нина Стадникова и некоторые другие принимали участие в работе другой комиссии, под председательством Р.Б.Рыбакова, при Советском фонде культуры (Р.Б. был членом правления СФК, а Нина Александровна Стадникова – бессменным самоотверженным секретарём комиссии). Эта комиссия была нового типа – в помощь перестройке; она называлась: «Культура – интеллигентность и нравственность». Было создано несколько лекторских групп (на общественных началах) с привлечением к чтению лекций (поначалу для старшеклассников!) специалистов по различным отраслям знаний из ИВ РАН, Института русского языка АН СССР, а также институтов славяноведения, философии и других. Задачей комиссии было также содействие эстетическому воспитанию, введению в школах различных дисциплин по искусству. Работа началась очень успешно, и СФК стал тогда нашим вторым домом.

Велик был подъём духа! Надежды на какие-то общие коренные демократические перемены к лучшему, нравственное совершенствование всех нас, личные устремления к Высшему укрепляли силу духа и бескорыстные помыслы.

Огромное вдохновляющее значение имели приезды в Москву Святослава Николаевича Рериха, особенно в 1984 и 1987 годах. Воодушевляли не только выставки полотен Н.К. и С.Н., но и многие публичные беседы Святослава Николаевича. Они очень импонировали настроениям рериховцев; С.Н. очень точно чувствовал возможности нашего восприятия им сказанного, так что после этих встреч все уходили радостными и ещё более устремлёнными.

И в жизни нашей также происходили какие-то новые реальные сдвиги, поражавшие начавшийся процесс внутреннего раскрепощения советских людей. Это были поэтические вечера в Зале Чайковского, лекции в Политехническом музее, в домах культуры. Снова всколыхнулась идея создания Центра-музея Н.К.Рериха. Необходимость реальных шагов в этом направлении, казалось, была нуждой часа.

Шура Юферова [искусствовед. – Ред.] договорилась о встрече с Б.С.Угаровым, и мы – Людмила Шапошникова, Шура и я – отправились к нему на приём в Академию художеств. Л.Ш. хорошо провела разговор с ним, и цель была достигнута: Б.С. (мне был очень симпатичен этот достойный и мягкий человек!) согласился вместе с нами создавать Фонд или Центр-Музей Н.К.Рериха; в то время эти понятия как-то не разделяли. Естественным было и участие Р.Б.Рыбакова, и вхождение наше с этой идеей в СФК.

Весной 1989 года большое значение имели, конечно, поездка Ростислава Борисовича Рыбакова в Индию, к С.Н.Рериху, и, как результат её знаменитая публикация в газете «Советская культура» – «Медлить нельзя». К этому времени уже оформилась и инициативная группа по созданию Советского фонда Рерихов (СФР). Основные положения текста, с которым Р.Б. ездил к С.Н.Рериху, были согласованы и подготовлены здесь, в Москве, Р.Б. и Л.Ш.; возможно, что в их обсуждениях принимала участие и Татьяна Петровна Григорьева. Я знала об этой совместной работе и полностью разделяла все выдвигаемые положения. Насколько я помню, по рассказам Р.Б., все они были приняты С.Н.Рерихом, который их дополнил, расставил акценты и внёс некоторые свои рекомендации.

Именно С.Н.Рериху обязан СФР своим рождением. И именно он был истинным основателем и фокусом всего рериховского движения в Советской России. Конечно, очень важна была и поддержка идеи создания СФР со стороны Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны Горбачёвых.

Надо сказать, что все мы считали, что руководителем Центра-музея должна быть Л.Ш. Кстати говоря, она нередко говорила мне, что верит в предсказание В.Шибаева [секретарь Н.К.Рериха в Индии. – Ред.] о том, что во главе рериховского движения в России будет женщина 1926 года рождения и что это относится именно к ней. А к тому времени она – писатель, индолог, путешественница – уже оставила свою преподавательскую деятельность в МГУ, вышла на пенсию и могла целиком посвятить себя, как она считала, своему предназначению.

И именно в это время, когда наша группа писала различные обращения к советской общественности, когда начали проводить интенсивные официальные заседания совместно с руководителями СФК, формировался наш «круг» по созданию Советского фонда Рерихов, как в своё время был создан подобный «круг» в Америке, деятельность которого направлялась Н.К. и Е.И. Рерих. Здесь членами «круга» были: Л.В.Шапошникова, Р.Б.Рыбаков, Т.П.Григорьева, А.А.Юферова, Р.А.Поповкина-Колонтай и автор этих строк. Уже сам состав этого «круга», особенно первых трёх лиц из названных, говорил о широких созидательных возможностях будущего Фонда – Центра-музея. Он отвечал сущности Учения Живой Этики, как явления синтеза заветов великих Учителей Братства Света. В эту первую тройку неслучайно входили, кроме Людмилы Васильевны Шапошниковой, Ростислав Борисович Рыбаков, специалист по индуизму (Веданта), и Татьяна Петровна Григорьева, специалист по буддизму. Открывались пути широчайшей просветительской активности для всего рериховского движения.

И все мы верили, что Советский фонд Рерихов (разумеется, и Музей также!) должен иметь статус именно общественной организации. По тем временам стремление освободиться от диктата ЦК КПСС и КГБ было естественным; мы хотели, чтобы в вопросе о статусе Фонда наши стремления и действия отвечали истинным задачам перестройки. (Там, наверху, в ЦК КПСС, как известно, шла жестокая борьба!) И поэтому мы отстаивали идею создания Фонда в статусе не государственной, а общественной организации. На всех заседаниях в СФК, вплоть до учредительной конференции, эту идею приходилось упорно защищать. Позицию нашу на этих заседаниях активно и последовательно отстаивали Шапошникова, Рыбаков и Григорьева. А мы, остальные трое, задавали нужные вопросы и всем своим поведением поддерживали сплочённость и единомыслие нашего маленького коллектива.

^{1989 г., учредительное собрание Советского фонда Рерихов. Выступает Р.Б.Рыбаков}

Иногда на наших заседаниях присутствовали Валентин Сидоров и Феликс Кузнецов (директор Института мировой литературы). Их позиция не расходилась с идеями руководящих товарищей из СФК, выступавших против общественного характера СФР. И ситуация складывалась непростой, ибо наши будущие почётные учредители – и Дмитрий Сергеевич Лихачёв (председатель правления СФК), и Анатолий Карпов (председатель правления Советского фонда мира) – поддержали идею Фонда Рерихов именно как общественной организации.

Когда дискуссия на этих заседаниях обретала слишком острый характер, атмосферу эту обычно разряжал Р.Б.Р., и всё как-то входило в нормальное русло. Но тяжелее всего приходилось всё же Людмиле, ибо её приглашали «на индивидуальные беседы» и давили на неё так, что после одного из таких собеседований она сказала мне: «Знаешь, сегодня было особенно трудно, я стояла перед ними, как у стены расстрела…».

Работа по подготовке учредительного собрания СФР проходила очень интенсивно: готовили проект устава, состав учредителей, бюро и правление фонда и т.п. Мне было поручено организовать само собрание. Оно происходило в здании СФК. Были составлены списки приглашённых, и пускали только по ним. На собрание были приглашены и присутствовали Б.А.Смирнов-Русецкий и О.В.Румянцева; Раиса Максимовна Горбачёва была почётным гостем. Невозможно перечислить всех, сидевших в президиуме; это всё есть в документах. Скажу только, что Валентин Сидоров и Феликс Кузнецов сидели в президиуме собрания и ситуация была достаточно напряжённой.

^{С единомышленниками и друзьями после конференции в Музее Востока. Слева направо: М.Н.Егорова, Е.М.Величко, О.В.Румянцева, Н.А.Тоотс, Е.М.Егорова и ещё одна из участниц}

Когда стали обсуждать кандидатуры членов бюро и правления, мы – Шура Юферова и я – выступили с отводами: Шура выступила против кандидатуры Валентина Сидорова, а я – против Феликса Кузнецова. Сейчас я не помню, какие были возражения против вхождения Сидорова. Суть же моего выступления состояла в том, что ничто не может бросать тень на гуманистические и этические идеи семьи Рерихов, заложенные в основании Фонда. (Имелся в виду нашумевший в 1980 году (?) разгон Кузнецовым, тогда руководителем Московской писательской организации, альманаха «Метрополь»³.) Обе кандидатуры были отклонены. Я никогда не забуду сияющие глаза Раисы Максимовны, устремлённые на меня после моего выступления.

^{Слева направо: Д.Рани-Рерих, Р.М.Горбачёва, М.С.Горбачёв, С.Н.Рерих}

Собственно, уже тогда раскол рериховцев Москвы был предрешён. Незадолго до этого собрания Валентин Сидоров провозгласил создание Ассоциации «Мир через Культуру». Но даже если бы он вошёл в правление Фонда, раскол всё равно был бы неизбежным, только тогда за этим бы стояла судьба Фонда. А Б.А.Смирнов-Русецкий (уже не помню его аргументации) сам отказался войти в состав правления Фонда. И вскоре последовало образование Московского рериховского общества под его председательством.

Честно говоря, всё происходящее не радовало; и когда в перерыве Б.С.Соколов спросил меня, удовлетворена ли я результатами собрания, я сказала: «Нет! Но другого выхода у нас не было!». Маячило давление и Старой площади, и органов; именно против этого и был наш решительный протест.

А теперь – примерный фрагмент из записи тех дней: «После конференции, по дороге домой, Л.Ш. подарила мне алую розу. А на следующий день, при встрече, что поразило меня и запало (с недоумением!) в душу, она сказала: “А теперь, Егорова, – ИЕРАРХИЯ! Теперь будет всё по-другому… Каждый из вас – сам по себе…”. Как же так? – спрашивала я себя. – Это не по Учению…»

Сил тогда хватало на всё. В ноябре 1989 года я представила на межинститутском симпозиуме свою первую исследовательскую работу по Учению: «Понятие индивидуальности в Учении Живой Этики». Доклад имел успех; его ксерокопия была принята (в виде исключения!) в библиотечный фонд ИВ РАН. (Ещё в конце 1988 года я перешла из центра индийских исследований в отдел культуроведения. Инициатором создания этого отдела и его первым завом был Р.Б.Р., тогда зам.директора ИВ РАН.)

И тогда же, в ноябре 1998 года, в Москву снова приехали С.Н.Рерих и Девика Рани. Их разместили в особняке на Воробьёвых горах, и доступ туда рериховцев был ограничен. Как мне казалось, это было потому, что в то время весь характер деятельности вокруг Фонда перешёл на более высокий официальный уровень: встречи с М.С. и Р.М. Горбачёвыми, постановление Совмина СССР и т.п. В этом особняке состоялись первые заседания бюро и правления СФР (я присутствовала на всех заседаниях, так как была секретарём бюро и членом правления).

На заседании правления меня утвердили руководителем группы по связям с рериховскими обществами. Внутренне я с удовольствием думала об этой работе, но особенно мне было дорого, что Святослав Николаевич, после того как назвали мою кандидатуру на этот пост, повернулся ко мне и с чувством удовлетворения сказал: «Да-да, Маргарита Николаевна, вы будете руководить этой работой, не правда ли?». И я с готовностью подтвердила своё согласие.

В ноябре 1989 года С.Н.Рерих назначил своих доверенных лиц, «представлвших (его) интересы в СССР»: Р.Б.Рыбакова и Л.В.Шапошникову. К тому времени у С.Н. появились, видимо, сомнения в отношении Л.Ш. И когда речь зашла о назначении доверенных лиц, он медлил со своим решением в отношении Л.Ш. А нам всем и тогда, и потом, было хорошо известно, что самым близким ему из всех нас был Р.Б.Рыбаков. За него не надо было просить, его назначение было само собой разумеющимся; а за Л.Ш. просить было надо. И мы ходили и просили С.Н. назначить её: и Шура Юферова, и я, и другие. И С.Н. хотя и не сразу, но согласился.

Как только мы смогли занять помещение (поначалу флигель, рядом с основным зданием – Лопухинским особняком), работа закипела. Л.Шапошникова и С.Житенёв вскоре уехали в Индию за наследием Рерихов. А я занималась двумя направлениями: созданием библиотеки Фонда и работой по связям с рериховскими организациями. Была создана концепция библиотеки, налажена связь с библиотеками: Исторической, ИВ РАН, ИНИОН (они согласились бесплатно передавать нам дубликаты книг по нужной нам тематике), с основными коллекторами Москвы (за деньги). Денежную помощь Фонду оказывали учредители и прежде всего Анатолий Карпов (Советский комитет защиты мира). Мы связались также с букинистами и некоторыми издательствами. Главной основой библиотеки, однако, стали книги, вернее, целая библиотека (включая редкие издания) известного индолога, специалиста по Средневековью (период Акбара!), доктора исторических наук Коки Александровны Антоновой. Время тогда уже было нелёгкое, а для пенсионеров особенно, и она согласилась нам её продать. Я пишу об этом потому, что всю эту работу осуществлял целый коллектив первых бескорыстных помощников СФР. Это были: А.А.Юферова, Р.А.Поповкина-Колонтай, С.А.Пономаренко, М.П.Бекрицкая, В.П.Старшов, В.В.Храмченко, С.А.Рыкова, а также мы с Леной. Привлекалась и Л.Н.Кишенкова. Ну и, конечно, первый штатный работник библиотеки М.С.Бухаркова, а затем и Валентина Шишкова.

Продвигалась и работа по связям с рериховскими организациями, и список членов актива Фонда и Центра-музея возрастал (см. архив). По этому направлению мне помогала (также давний друг из нашей группы) Майя Бекрицкая. Я уговорила Л.Ш. принять её в Фонд, именно в отдел по связям с общественностью. Взяли её не сразу, и довольно долго Майя работала на общественных началах. У меня в архиве есть отчёт о её деятельности по июнь 1990 года, в котором представлен весь круг вопросов, которыми мы занимались.

Нельзя не сказать и о поездке в Минск, на учредительную конференцию Белорусского фонда Рерихов. Мы ездили туда втроём: Наталья Тоотс, Сергей Житенёв и я. Н.А.Тоотс тогда начинала свою работу (представляла пресс-центр Фонда), и мы все были воодушевлены встречей с минчанами, их энтузиазмом и преданностью идеям Рерихов. Тогда, на этой конференции, я единственный раз в жизни лила слёзы радости прилюдно – так необычайно прекрасно было понимать и любить близких по духу людей.

^{1989 г., на учредительном собрании Белорусского фонда Рерихов. Слева направо: первый – О.Рязанов, третий – С.Житенёв, пятая – Н.Тоотс, шестая – М.Егорова}

По возвращении Л.Ш. из Индии с наследием всё изменилось: и вся атмосфера в Фонде-центре, и наши с ней отношения. Конечно, в те годы постановки всего дела было много трудностей по чисто хозяйственным вопросам, но пренебрегать нравственными устоями и унижать человеческое достоинство людей, пришедших сюда по велению сердца, не дозволено никому.

Ныне, когда я погружена в другие мысли, писать обо всём этом совсем не хочется. И, вероятно, создавшаяся атмосфера в Центре будет яснее всего из письма, которое Л.Ш. получила от меня в ноябре 1990 года.

Тогда, оставаясь ещё членом правления, я фактически была отстранена от дела, порученного мне С.Н.Рерихом, и, почти заболев от бесконечных унижений со стороны Л.Ш., сосредоточилась на работе в институте.

[От редакции: Это письмо (ксерокопия) хранится в архиве журнала «Дельфис». Мы решили его не публиковать. Однако комментарии к нему М.Н.Егоровой в более позднее время мы приводим.]

Правда, сейчас я бы не писала так. А тогда была великая боль за попрание Духа, за ту обстановку в Фонде, пронизанную раболепством перед Л.Ш., а равно страхом и подозрительностью людей друг к другу. С неугодными ей боялись общаться…

В марте 1991 года, во время встречи с Л.Ш. (по моей инициативе) с целью как-то наладить сотрудничество, она поставила условием мой отказ от этого письма. Я не согласилась и сказала: «Извини за его, быть может, излишнюю резкость, но суть его верна». И всё осталось без изменений.

А на правлении я выступала против отхода Л.Ш. от замыслов С.Н.Рериха и от духа и буквы устава в отношении Фонда (в этом, кстати, легко убедиться, даже сравнив всё новые и новые варианты уставов), против сворачивания деятельности Фонда, а также против линии Л.Ш. на всевластие и фактическое утверждение сектантства. Всё это должно быть в протоколах заседаний правления (у меня есть лишь некоторые черновики моих выступлений).

И я оставляю это письмо, ибо оно касается многих, всех тех, кто был унижаем и изгнан из МЦР и переживал, подобно мне, крушение своих мечтаний и стремлений участвовать в единении со всеми в строительстве великого дела.

^{В гостях у М.Н.Егоровой. Слева направо: В.В.Надёжин, М.Н.Егорова, Н.Н.Якимова, Н.А.Тоотс, Н.С.Смирнов}

Добавлю также, что, утверждая себя иерархом, Л.Ш. не понимала, что есть истинная Иерархия. Также, не думая о синтезе Учения, она разрушила «круг» первых практических строителей Фонда-Центра, вдохновляемых советами С.Н.Рериха.

Да, Рыбаков ушёл с поста вице-президента СФР, если не ошибаюсь, «по морально-этическим соображениям». Л.Ш. выжила-таки его! И за этим стоит своя драма. Но он оставался доверенным лицом С.Н.Рериха, а следовательно, и в руководящих органах Фонда-центра. Но всё это было проигнорировано Шапошниковой: и Рыбакова, и меня как членов правления произвольно, без отчётной конференции изгнали из СФР, изменив его статус на МЦР в сентябре 1991 года.

Ещё несколько слов по различным вопросам.

«Апрельские документы» 1992 года, кощунственно переданные или поданные на подпись тяжелобольному С.Н.Рериху, не вызывают доверия, ибо не соответствуют ни характеру, ни стилю мысли Святослава Николаевича⁴.

О ревизионной комиссии. Провал её работы был предрешён. Возглавлявшая её А.А.Юферова не ознакомила Л.Ш. с замечаниями комиссии в её адрес, и этим была нарушена обычная формальная процедура работы ревизионной комиссии до окончательного обсуждения её итогов. Я уговаривала А.А.Юферову и В.П.Старшова показать их Л.Ш. до правления, но они этого не сделали. А тогда это имело значение, и могло принести пользу именно само обсуждение очень серьёзных нарушений, выявленных комиссией в работе Л.Ш. (см. статью А.А.Юферовой по этому вопросу).

В результате Л.Ш. сходу от всего отказалась, и замечания комиссии на правлении даже не обсуждали. Но я бы и тогда не поддержала их итоговое предложение об отстранении Л.Ш. Это было нереально и нецелесообразно. Я вообще никогда не выступала за это, а тем более после февраля 1993 года, когда мне было сказано: «Пусть остаётся МЦР и пусть им руководит Ш.».

Всему время и место.

Скажу также: я поддержала отстранение С.Житенёва, поддавшись уговорам Л.Ш. И это было на моей совести. Ибо, несмотря на многие допущенные ошибки, С.Ж. – опытный и динамичный организатор, мог быть полезен Фонду. Впоследствии я принесла ему свои извинения.

А теперь я повторю то, что уже писала в других своих записках. Да, Л.Ш. проделала большую работу. Она сделала много важного, нужного и полезного в плане популяризации Учения Живой Этики и известной координации сил движения. А главное – она создала Музей Н.К.Рериха. Это было целью давних мечтаний многих рериховцев; хотя это только начало создания единого, теперь уже по времени, государственного музея, отражающего вклад в мировую культуру всех членов этой замечательной семьи (выд. Ред.). И в то же время Л.Ш. совершила много ошибочного и недостойного, наносящего вред всему единому процессу формирования и идейного распространения рериховского движения в России.

Разумеется, каждый получает по своей карме. Но нельзя мириться с любым злом. А стиль и методы руководства Л.Ш. – это зло. И оно заразительно. Нельзя ни в МЦР, ни в любом другом рериховском обществе растить властолюбивых, мнимых иерархов. Коллектив МЦР должен избавиться от вируса сектантства и лжи. Нельзя забывать, что цели и средства – едины.

23 марта 2002 года

Вместо послесловия

В 1988 году Ольга Владимировна Румянцева была командирована в Индию для работы на международной выставке. Вечерами за ней присылал машину С.Н.Рерих, и она ехала в Бангалор. Л.В.Шапошникова передала с Румянцевой письмо, написанное ею от имени С.Н.Рериха, которое он должен был подписать. Причём строго наказала: без подписанного письма не возвращайся!

Однако дни шли, а Святослав Николаевич всё не передавал Румянцевой письмо. Это произошло лишь в последний день её пребывания в Индии.

«Там (в Бангалоре. – Ред.) нас ждал уже Майкл Брин⁵, одновременно с нами подъехала Адити, – пишет в своих воспоминаниях О.В.Румянцева. Подали чай, потом вышел Святослав Николаевич. Адити ушла наверх к Девике, Майкл Брин остался во время всего разговора, который длился целый час, отсидел, ничего не понимая. Ему никто не переводил, о чём шла речь. Возможно, Святослав Николаевич обсудил эту тему с Майклом до нашего приезда.

Святослав Николаевич сразу начал с того, что без торжественности передал для Людмилы Васильевны Шапошниковой послание, сказав, что это ответ на её письмо, что я могу с ним ознакомиться. Я спросила: это подойдёт и для министра культуры В.Г.Захарова? Он сказал: “Очень может быть”. Когда я в гостинице его прочитала, просто не знала, что и думать. Это была записка в несколько слов, что всё образуется и что он желает всего светлого. Представляю негодование Шапошниковой! Но больше я ничего сделать не могла. Явно Святослав Николаевич не хотел сам вмешиваться в эти дела, не хотел обидеть Сидорова и Феликса Кузнецова.

Для памяти и сравнения переписываю письмо-проект Шапошниковой, который, по её мнению, должен был направить министру культуры СССР В.Г.Захарову С.Н.Рерих:

“Уважаемый господин министр!

С благодарностью вспоминаю нашу встречу и Ваше внимание ко мне и моей супруге. Именно поэтому я хотел бы выразить Вам, как человеку, высоко ценящему наследие моего отца, Николая Константиновича Рериха, свою тревогу в связи с появлением новых комиссий, желающих собирать отдельно материалы отца, касающиеся различных сторон его деятельности.

Я считаю неразумным и недальновидным собирание литературного наследия отдельно от художественного творчества. Кроме того, мне кажется необходимым, чтобы Комиссия по культурно-художественному наследию Н.К.Рериха при Государственном музее Востока, куда входят очень уважаемые мной специалисты и которую возглавляет вице-президент АХ СССР академик В.С.Кеменов, получила бы статус главной комиссии по всему наследству нашей семьи с правом его собирания в одном месте по усмотрению комиссии.

Этот шаг приведёт к возможности полного и глубокого изучения наследия Николая Константиновича, который всеми мыслями был всегда с Родиной и творил для неё. Я глубоко уважаю все творческие организации в Советском Союзе, но, вероятно, было бы справедливо, если бы наследием Н.К.Рериха и нашей семьи занимались бы специалисты в этой области.

Я прошу Вас понять меня правильно, меня очень тревожит возможное распыление наследия, которое в целом и неделимом виде может принести большую пользу советскому народу, духовно обогатить его.

С большой надеждой на понимание и пожеланием всего светлого”

Предполагаемая подпись С.Н.Рериха

Письмо, которое вместо предполагаемого проекта Людмилы Васильевны дал мне для Шапошниковой Святослав Николаевич:

“Бангалор. 5.4.88.

Дорогая Людмила Васильевна,

спасибо Вам большое за Ваше письмо, которое я прочёл с особым вниманием. Я думаю, всё уладится и появятся новые возможности.

Часто вспоминаем Вас и надеемся на скорую встречу.

Крепко обнимаем – всего Светлого. Ваш Светослав Рерих”

Кстати сказать, Святослав Николаевич всегда, подписывая свои письма, писал своё имя через “е” (то есть не Святослав, а Светослав, и звали его родители Светик)».